– Да что-то я никакого парня на горизонте не вижу.
– Ну, милая моя, мало ли чего ты не видишь. А я вот голову
дам на отсечение, что она уже не девица.
– Что? – ахнула я.
– А что ты так пугаешься? Это только нормально в ее
возрасте.
– Ты придуриваешься или дразнишь меня? Ты не знаешь, чем это
грозит? – рассвирепела я. – Тебе хорошо, у тебя два сына, и те давно
взрослые, а я... у меня.
– Прекрати истерику! Все равно это должно случиться, если
уже не случилось. Не хочешь же ты, чтобы она осталась старой девой?
– Нет, больше всего на свете я хочу, чтобы она вышла замуж
за нормального хорошего парня.
– Ишь чего захотела! Как это было у кого-то из классиков:
«Зять – это любезный молодой человек, который берет на себя расходы по
содержанию моей внучки?»
– У классика была не внучка, а дочь.
– Ну, кажется, этот любезный молодой человек у тебя уже
появился за океаном.
– Дай-то бог, чтобы у Адьки все было хорошо, чтобы такие
жертвы не пропали даром... Господи, Герочка, я так хочу ее видеть...
Вечером позвонила Натэлла, вся в слезах. Умерла Лида
Кокорева, наша однокурсница, похороны завтра в десять тридцать утра.
– Как грустно, – сказала я.
Лида была самой красивой девушкой на курсе, подавала большие
надежды, еще студенткой с огромным успехом снялась в нашумевшем фильме, вышла
замуж за модного кинорежиссера, и, казалось, звездная карьера ей обеспечена, но
у нее был тяжелый характер, она умудрилась испортить отношения со всеми вокруг
и в результате к тридцати годам осталась у разбитого корыта. В кино ее не
снимали, в театре она была, что называется, на выходах, иногда играла что-то на
радио, в годы перестройки торговала трусиками на Рижском рынке и начала пить.
Однако в последнее время ее стали довольно активно снимать в сериалах, она
играла в основном озлобленных баб с едва уловимыми следами былой красоты, и,
надо заметить, играла хорошо, сочно. И вот внезапная смерть.
– Надеюсь, ты пойдешь на похороны? – строго спросила
Натэлла.
– Даже не знаю... наверное, надо.
– Что значит – наверное? – возмутилась она. –
Надо, чтобы было побольше народу, надо проводить по-человечески.
– А на каком кладбище?
– На Донском. Там могила ее мамы... Ты не думай, я за тобой
заеду.
Почему-то на похоронах всегда бывает либо очень жарко, либо
жутко холодно, а поскольку дело было в начале декабря, то холод стоял собачий.
Мы встретили массу знакомых.
– Девочки! – подбежала к нам Валя Огородникова, наш
бывший комсорг. – Сколько лет, сколько зим, вот только на похоронах и
встречаемся. Девочки, мы тут скидываемся на поминки...
– По сколько? – деловито осведомилась Натэлла. – А
кто устраивает поминки?
– Мы и устраиваем. У нее осталась только двоюродная сестра,
но... Надо помочь.
Мы с Натэллой, не сговариваясь, вытащили деньги.
– Молодцы, девчонки! Значит, я вас записываю!
– Куда? – опять-таки в один голос спросили мы.
– На поминки!
– Да нет, спасибо, мы не пойдем, – сказала я. –
Мн?? на работу надо...
– Слыхала я, как ты по радио на жаргоне чешешь... Ладно,
девчонки, спасибо вам, я побегу...
– Спасибо за «девчонок»! – сказала уже ей вслед
Натэлла. – Давно нас с тобой никто девчонками не называл, все больше
мамашами. Или бабусями даже.
– Обрати внимание, что большинство баб выглядит все-таки
прилично, а мужики... Ты глянь, что с Никитой стало... А Володя...
– Грустно, подруга... И Лиду жалко, только-только начала
оправляться...
Когда все столпились у могилы, оказалось, что пришло много
народу, в том числе и группка ребят лет по двадцать. Среди них выделялась
прелестная девушка с длинной косой, типичная тургеневская барышня, только в
джинсах и дубленой курточке.
– Кто эти ребята? – спросила я.
Натэлла всегда все знала.
– Это ее ученики, она вела какую-то театральную студию.
Надо заметить, что настоящее горе было написано только на
лицах этих ребят.
Первым выступил какой-то хмырь, который завершил свою
невыносимо казенную речугу словами:
– Пусть земля ей будет прахом!
Все ахнули.
– То есть, конечно, пухом, – поправился он, ничуть не
смутившись.
– Кто этот болван? – спросила я у Натэллы.
– Да Васька Блинов, не узнала? Депутат городской думы, между
прочим.
– Боже, какой кошмар! Он же всегда был кретином.
– Зато погляди, как он собой доволен.
Между тем слово предоставили тургеневской барышне.
– Дорогая Лидия Филипповна... Тетя Лида... – голос у
нее дрогнул, – нам без вас будет плохо. Спасибо за все, что вы сделали для
нас. Мы никогда вас не забудем, честное слово... – И она расплакалась.
– Слава богу, есть кому по ней плакать, – сказала
Натэлла.
Вскоре народ стал расходиться.
– Натэлла, я хочу к Лёне заглянуть...
– Я знала. И даже цветы купила. Ты иди, а я схожу за ними.
Они в машине остались.
– Ты не видела, у ворот торгуют цветами?
– Я тебе половину своих отдам, там много.
Натэлла была чудесной подругой и знала меня как облупленную.
Я еще издали заметила у Лениной могилы какую-то женщину. Кто
бы это мог быть? Она стояла, опустив голову, спиной ко мне. Как ни дико это
звучит, в душе шевельнулась ревность. Но, с другой стороны, мало ли у него было
знакомых и сослуживцев, в том числе и женского пола? Я прибавила шаг. И тут же
запнулась. Нет, надо подождать Натэллу, а то эта баба подумает, что я даже
цветов ему не принесла. И тут же Натэлла догнала меня с большим букетом белых
хризантем.
– Вот, тут десять. Четыре мне, тебе шесть. Ой, а кто это
там?
– Не знаю!
– Пошли, узнаем.
Снег скрипел под ногами, и женщина обернулась. Она была
немолода, но явно моложе меня. Эффектна. Темные волосы, темные глаза, яркий
чувственный рот. На могиле лежали шесть красных роз.
В глазах ее мелькнуло смятение.
– Добрый день, – сказала она. – Я работала с
Леонидом Станиславовичем. Он был замечательный человек и начальник... Он так
помог мне в жизни... Я никогда его не забуду...
Она явно узнала меня, но я никогда ее не видела.
– А как вас зовут?
– Алла, Алла Генриховна. Знаете, я живу не в Москве и вот
приехала... и пришла на могилу. Всего вам доброго!
