С Питером ее связывало многое. Ее мать была родом из
Ленинграда и ездила туда каждый год. Впервые она взяла Майю с собой, когда
девочке исполнилось шесть лет. Они остановились в гостинице. Не в какой-нибудь,
а в знаменитой «Астории», в громадном двухкомнатном номере со старинной мебелью
и просторной ванной. Все это поразило воображение маленькой девочки невиданной
роскошью и ледяным холодом – в гостинице испортилось отопление, а номер был
угловой, месяц – ноябрь, но одно из громадных окон было завешено портретом
космонавта Николаева – город готовился к ноябрьским праздникам. Мама тогда
смеялась, говорила, что теперь Андриян Николаев ее любимый мужчина, что он
спасает их от окончательной гибели. Действительно, в другом номере, где жил
кто-то из маминых знакомых, было еще холоднее. В ресторане на завтрак Майя ела
удивительно вкусную штуку – гурьевскую кашу. Ее подавали в металлической
раскаленной сковородке. Под румяной корочкой были сухофрукты и манная каша. А
за соседним столиком завтракал пожилой иностранец. Он сидел в пальто –
впрочем, все посетители были в пальто – и ел яйца всмятку. Казалось бы,
подумаешь невидаль – яйца всмятку! Но как он это делал! Ножичком срезал верхушку
яйца одним движением, просто сносил ее, потом солил яйцо и мазал горчицей! Майя
много раз пробовала так срезать верхушку, но у нее ничего не получалось. Прошло
тридцать лет, а она помнит этого иностранца, кажется, он был англичанин. Мама,
кстати, тоже пробовала так обращаться с яйцом и у нее тоже ничего не
получилось, зато она стала есть яйца с горчицей. Еще с той поездки Майя
запомнила чудный спектакль в Большом драматическом театре, веселую грузинскую
комедию «Ханума». Ах, как они с мамой смеялись тогда, как пели куплеты оттуда:
«Над рекой стоит гора, под горой течет Кура!» Теперь у Майи есть видеозапись
этого спектакля и в минуты хандры она ставит эту кассету... А еще она отчетливо
помнит, как шла с мамой по Невскому и вдруг они встретили какого-то мужчину,
маминого знакомого. Они с мамой обрадовались, расцеловались и стали говорить
как-то странно – хоть и по-русски, но Майя почти ничего не понимала, и ей
стало почему-то страшно, тревожно и она заплакала, а мама рассердилась на
нее... После смерти мамы, разбирая ее архив, Майя нашла несколько фотографий
того мужчины и письма от него. Он был маминой любовью...
И она свою любовь встретила в Ленинграде и там же вышла
замуж и была безумно счастлива... полгода, а потом счастья уже не было, была
просто жизнь. Через пять лет он ушел от нее, и она вздохнула с облегчением. Без
него ей лучше дышалось. И вернулась в Москву, в трехкомнатную квартиру,
оставшуюся от родителей. Устроилась на хорошую работу и начала новую
жизнь – одинокой женщины, от которой страдала только в праздники. А когда
фирма прогорела и работы не стало, она продала большую квартиру, купила
однокомнатную, благодаря чему выжила в тот год, что сидела без работы. Он
запомнился ей тем, что она почти все время проводила, лежа на диване с книгой.
Перечитала все собрание сочинений Бальзака, а потом школьная подруга Инна
создала свое рекламное агентство и пригласила Майю с ее филологическим
образованием к себе.
– Реклама должна быть грамотной! Вот ты за этим и будешь
следить. А то: «Кофе Чибо. Давать самое лучшее!» – это что? Это на каком
языке? Я не переживу, если такое выйдет из моего агентства, – говорила
она, убеждая Майю взяться за эту работу.
– Но зачем я тебе? Ты и сама грамотная! – удивлялась
Майя.
– Ага, но это с утра! А к вечеру у меня в голове уже все
путается! И потом, у меня образование техническое, и я не могу аргументированно
объяснить этим козлам-рекламодателям, что говорить надо жалюзи2, а не жа2люзи!
А мы над твоим рабочим местом повесим красный диплом филфака!
Диплом на стенку вешать не стали, но иной раз Майе удавалось
при помощи специальной терминологии и чувства юмора запудрить мозги
малограмотным заказчикам, к тому же сама изысканно-интеллигентная внешность и
манеры этой женщины, не очень вязавшиеся с обстановкой и стилем рекламного
агентства, действовали умиротворяюще. Правда, не всегда. Один непробиваемый
идиот-заказчик, послушав ее доводы, вдруг стукнул кулаком по столу:
– Хватит мне мо2зги компостировать, цаца сыровяленая!
– Почему сыровяленая? – опешила Майя.
– Свежезамороженная тебе больше нравится? – рявкнул он
и ушел, хлопнув дверью.
Она ужасно расстроилась. Еще бы, упустила клиента. Но Инна
ее успокоила:
– Не расстраивайся! Придет, куда он денется! У нас
дешевле...
Он и в самом деле вернулся, но занималась им сама Инна. Тут
филология была бессильна.
– Простите, на завтра билеты до Питера есть?
– На какой поезд?
– Хорошо бы на «Стрелу».
– Пожалуйста. Завтра мало кому охота в поезде
трястись, – улыбнулась кассирша. – Праздник все ж таки. Будете брать?
– Да. – Майя уже открыла сумку, достала кошелек, но
что-то вдруг словно ударило ее в грудь, заболело сердце. – Извините, а
если завтра прийти? Я забыла деньги.
– Ничего, и завтра билеты будут, не волнуйтесь. –
Кассирша заметила, что женщина вдруг побледнела и губы задрожали. – Не
волнуйтесь, – повторила она.
– Спасибо вам.
Дура, сказала Майя сама себе, какая же я дура! Неужто мне
мало? Хватит жить жизнью оскаруайльдовского Альджернона. Тетка в Питере –
это мой Бенбери. Надо объявить всем подругам, что Бенбери, то бишь
тетушка, – умер. То, что неимоверным усилием воли она загнала куда-то
далеко-далеко, то, от чего ей все-таки удалось отчасти освободиться, сейчас, у
кассы Ленинградского вокзала, вдруг ожило с невероятной остротой, и боль стала
почти непереносимой.
Это произошло ровно год назад здесь же, у кассы
Ленинградского вокзала. Она встретилась взглядом с мужчиной, который поразил ее
в самое сердце. Он был очень похож на ее старшего брата, погибшего в
Афганистане. Только у брата глаза были голубые, а у этого светло-серые. Он,
видимо, неверно истолковал ее ошеломленный взгляд и улыбнулся. Улыбка начисто
стерла всякое сходство с Толей, и она смущенно и беспомощно улыбнулась в ответ.
На этом инцидент был исчерпан. А ночью в вагоне они столкнулись снова, вместе
встретили Новый год и уже не расставались целых три дня. С вокзала он повез ее
в свою квартиру, странную холостяцкую берлогу на Карповке, бывшую когда-то
частью огромной коммуналки. Там была очень большая комната, внутри которой
имелась вторая, круглая, служившая спальней, а у каждого из четырех углов
большой комнаты было свое назначение – кухня, кабинет, столовая и
гостиная. Туалет и душ располагались в крохотном закутке за пределами странного
обиталища. Но Майе там все безумно понравилось.
Его звали Денисом. Ей казалось, что никогда прежде она не
была так влюблена и счастлива. Каждое его прикосновение повергало ее в трепет,
от звуков его голоса по спине бежали мурашки. Господи, я нашла свою половинку,
думала она, глядя на спящего Дениса. Я люблю его... И хочу всегда быть с ним,
всегда жить в этой дурацкой квартире, хочу родить от него ребенка... Три дня
пролетели как одно мгновение. Пора было возвращаться в Москву, на работу. Она
была уверена, что он скажет ей: «Не уезжай, Маюша! Мне будет без тебя плохо!»
Надежды эти возникли не на пустом месте. Он все три дня и три ночи твердил ей,
как ему с ней хорошо, как плохо и одиноко было без нее. Но когда она сказала,
что уезжает, он кивнул со вздохом: что ж делать, надо – значит надо, и
поехал провожать ее на вокзал. Уже в такси она почувствовала некое отчуждение,
а на перроне он заявил, целуя руку:
