Скорее всего, они провели вытянувшись в очередь почти всё утро и наверняка проведут остаток дня. Одного взгляда на этих людей было достаточно, чтобы мои собственные проблемы показались мне очень, очень незначительными.
Где бы ни находились человеческие существа, бедность везде одинакова. Запавшие глаза, пятнистые зубы, руки настолько хрупкие, что могут сломаться от грубого прикосновения. Нищенка испещрена шрамами, её раны открыто зияют и не заживают. Она пахнет дерьмом, и у нее отвратительное, отдающее кислятиной дыхание. Она подозрительна, боится надеяться, страшится верить, но слишком слаба, чтобы отчаяться на поступок. Когда появляетесь вы со своими ящиками, которые набиты порошками, содержащими нутриенты, витаминизированным рисом и пилюлями, если не проявить достаточно осторожности, она способна вас убить. Не ради себя самой, а ради детей, братьев, сестёр, отцов и матерей, которые умирают, потому что у них нет того, чем обладаете вы.
В условиях низкой гравитации она к тому же невероятно слаба и болезненна. Тех трёх сотен лет, что Эразмус был обитаем, не хватило на то, чтобы человеческая физиология адаптировалась к жизни в нём. Потеря костной и мышечной массы стала настоящей проблемой. Я могла сказать, глядя на людей, что большинство из них прикладывали максимум стараний, чтобы утяжелить свою одежду, ведь это делало их физически более сильными и крепкими. Камни оттягивали края их лохмотьев. Металлические пластины были приделаны к платьям и легинсам. Грубые кольчужные рубахи и килты из кручёной проволоки носили самые молодые и все равно казались слишком худыми и слишком слабыми.
Даже посреди всего этого слишком худые и слишком слабые оставались детьми. По меньшей мере дюжина их взобралась на колонны и на здания, гоняясь друг за другом — пространственная игра в шпионов. Они визжали и лихо перескакивали с одной опоры на другую. Какой-то ребёнок неопределённого пола осторожно спрыгнул с карниза на втором этаже и подошёл к своей матери. Я увидела, как в складках поношенного плаща мелькнула перевязь с белыми яйцами.
Я подумала о Фортресс, расположившейся посреди мира, где царило богатство и воды было в избытке, и мой пустой, ощущавший тошноту желудок взбунтовался. В тот головокружительный момент я задалась вопросом: не слишком ли сурово судила о Бьянке и Берне.
— Добро пожаловать в мой мир, — сказал Орри, припарковываясь вблизи грандиозного сводчатого парадного входа.
— Да. — Я выбралась наружу. — Да.
У Сири по-прежнему не прекращалась головная боль, но специалисты уверили меня шесть-семь раз, что она, по существу, находится во вполне приличной форме. Даже при этих условиях на ночь я отправила её в клинику, и она, не слишком ворча, послушалась.
— Ты расскажешь мне, что случилось? — спросил Орри, когда мы вышли из клиники в людный вестибюль.
Я скривилась:
— Не теперь. Мне надо передохнуть. Мне надо… — «Мне надо больше, чем я в состоянии объяснить». — Где я могу переночевать?
— Сюда, — сказал он дружелюбно.
Я знала, что он сгорает от любопытства, но он видел, в каком состоянии я находилась. Орри повёл меня вверх по лестнице в одну из полутёмных комнат на втором этаже и отодвинул в сторону гибкий лист металла, служивший дверью. Комната, находившаяся по ту сторону, являла тоскливое зрелище. Пол и стены представляли собой не что иное, как тусклый, покрытый пылью камень. Занавесками служила грязная обшивка, закрывавшая окна. Свет снаружи просачивался в узкие щели по краям. Единственной мебелью была кровать, состоявшая из тонкого матраца, венчавшего плотно уложенную кипу той же пресловутой обшивки, сваленной в углу.
Я могла наконец принять горизонтальное положение. Блаженство.
— Спасибо, — промолвила я. — Есть ли… есть ли надёжная станция, через которую можно переслать сообщения от Дэвида?
— Дай мне свои очки. — Орри протянул руку. — Я сам перезагружу всё туда.
Я вытащила очки из поясного кармашка и отдала их Орри.
— Что-нибудь ещё? — спросил он, засовывая их в свой карман. Я покачала головой. — Отдохни немного. — Он положил руку мне на плечо и тихонько потряс меня. Жест, который заставил меня вспомнить о том, что я в этом деле не одна.
Потом, к моему облегчению, он ушёл.
Я прошла к кровати и присела. Обхватив себя руками за плечи, я уставилась на обшивку, свисавшую над порогом, и стала ждать.
Постепенно я ощутила себя в безопасности, осознала, что не просто жива, а, скорее всего, таковой и останусь, но последствия пережитого не заставили себя ждать. Я задрожала. От страха ощутила на руках гусиную кожу. По телу — мурашки. Дрожь пробирала всё глубже, пока мышцы не свели судороги. Неконтролируемые и неудержимые содрогания всего тела. По щекам ручьями лились слёзы. Я собрала все свои силы и сжала челюсти.
За мной никто не наблюдал. Я была одна. Я совершенно потеряла голову.
Я смотрела, как умирают мужчина и женщина. Я не знала, кто они. Не знала, хорошие ли они люди или плохие, семейные или одинокие. Я только знала, что они были живы, а сейчас их нет.
Но что хуже, что много хуже: Бьянка оказалась предательницей. Бьянка Файетт оказалась предательницей и, возможно, поэтому была убита, а меня похитил пират, желавший продать нас с Сири… неизвестно кому. Возможно, из-за Бьянки.
Она спасла мне жизнь и, быть может, стала причиной, по которой чуть не убили меня и Сири. Мы едва спаслись. Но это не важно. Всё меркнет перед тем, что сделала Бьянка. Невозможно стереть память о наступлении, о том, как мы сражались за наши жизни. Ничто невозможно изменить: ни то, как я поступала, ни то, что видела. И единственное, к чему я оказалась способна, — это сидеть и дрожать до тех пор, пока моё тело не очистится от страха и не позволит мне отдохнуть.
В конце концов дрожь унялась. Медленно я обрела способность дышать, не всхлипывая сквозь сжатые зубы. Слёзы на лице высохли. Неспешно я сумела вытянуться на шаткой, бугорчатой кровати. И уснула.
Глава 18
СИРИ
Я не испытывала радости от возвращения на Дэзл.
Благодаря помощи, оказанной доктором Гвин, головная боль пошла на убыль, и её багрово-чёрные кровоподтёки изменили свой цвет на жёлто-зелёный. Но Гвин не принимала никаких мер, чтобы снять лёгкое подташнивание, вызванное слишком слабой гравитацией и слишком быстрым вращением небольшой луны.
— Ты привыкнешь к этому, — объявила Гвин. — У тебя уже есть опыт.
— А как же ваша целительская клятва?
— Во-первых, не навреди, — спокойно процитировала Гвин. — Не позволить твоему организму приспособиться самостоятельно — сделать тебя зависимой от химических препаратов. Очень опасных.
В глубине души Сири знала, что Шон посмеивается над ней. Но это никак не сказалось на её настроении.
Доктор, несомненно, была упрямицей. Сири ничего не могла сказать Гвин или одному из трёх ассистентов, которые приходили-уходили всю ночную смену, о том, чтобы её отпустили из больницы. Шон проводил своё время то насмехаясь над протестами Сири («Я чувствую себя превосходно!»), то предлагая ей извлечь из ситуации пользу и немного отдохнуть.
