Рывок. Щелчок. Темнота.
x x x
Она всегда просыпалась, когда ей во сне становилось страшно. Бывало, что сон тянулся нудной вереницей бессмысленных событий, и ей становилось скучно, но сон не кончался, и тогда она вызывала какого-нибудь монстра о двух головах, чтобы он испугал ее, и она проснулась. Ей действительно казалось, что она может управлять своими снами.
Этот сон управлению не поддавался.
А страх поднимался от сердца к глазам, мешая видеть. Наверное, она что-то кричала, потому что чувствовала, как напряжены голосовые связки. Хаим остался там без нее, он проснется в пустой квартире, испугается не сразу — сначала подумает, что мама на работе, а отец в ешиве, — но потом ему станет страшно.
Она должна вернуться.
Почему она решила, что земля, цветной и рельефной картой выложенная на небесном своде, это и есть Израиль? И даже если так, где найти Иерусалим? А найдя, как попасть?
Ее толкали женщины, пробиравшиеся к стене, чтобы погрузить руки по локоть в тоненькие струйки бесчисленных фонтанчиков. Все они, как ей казалось, вовсе не принадлежали к ее миру — они были босы, большинство носило длинную, до земли, одежду, отдаленно напоминавшую платье-балахон. Она искала глазами и нашла — худенькая девушка тихо стояла поодаль: короткая стрижка, сарафан, приоткрывавший небольшую грудь, на лице выражение легкого недоумения вперемежку с брезгливостью. Видимо, одна она и услышала крик, потому что повернула голову и посмотрела Дине в глаза.
— Где я? — спросила Дина, и девушка услышала. Она протянула к Дине руки, она рванулась к Дине всем худеньким телом, но не сдвинулась с места, будто ноги ее росли из почвы. Она была как деревце, такая же гибкая, тоненькая и беззащитная.
Нужно успокоиться, подумала Дина. Что бы ни происходило, криком не помочь. Что бы ни происходило, она вызвала это сама, потому что прочитала кодовый текст. Никакой мистики. Если она ушла, то может вернуться. Нужно успокоиться.
Она сделала шаг, и это удалось. Более того, Дина почувствовала легкость во всем теле, она будто парила над землей, хотя еще минуту назад, казалось, была придавлена к ней тяжестью — возможно, скорее душевной, чем физической. Правильные поступки облегчают душу, — подумала она и не удивилась столь зрительно прямой интерпретации старой поговорки. Почему ее шаг был правильным?
Она подошла-подплыла к девушке, поняв без усилий, почему та не в состоянии сделать ни шага. Девушка смотрела на Дину без испуга — она тоже знала. Они протянули друг другу руки, переплели их будто ветви, и Дине показалось, что девушке стало легче, она даже шевельнула ногой, сдвинув ее на полшага.
— Где мы? — опять спросила Дина. — Ты… давно здесь?
— Не знаю, — девушка молча смотрела Дине в глаза, разговор был беззвучен, но слова гулко отдавались эхом, будто возникали внутри черепа и отражались от внутренней поверхности как внутри пустого шара. — Мне кажется, я здесь очень давно. Год или два. Но ничего не изменилось. Стена. Фонтанчики. Женщины. Небо будто карта. Солнца нет, а светло. И нет теней. И не хочется есть. И не устаешь стоять. А идти не можешь. Я знаю, что должна подойти к стене и умыть лицо из своего фонтанчика. Я знаю из какого. Но я не могу сдвинуться с места.
Дина потянула девушку за руку, это оказалось все равно, что попытаться вырвать из почвы деревце.
— Как тебя зовут? — спросила Дина.
— Яна.
— Сколько тебе лет?
— Когда меня убили, было девятнадцать.
— Тебя… убили?
— Вот, — с какой-то даже гордостью сказала Яна и расстегнула две верхние пуговицы на сарафане. Под левым соском на коже кто-то красным фломастером нарисовал мишень — две концентрические окружности. — Пуля попала сюда. Я ничего не успела понять. Меня будто вытолкнули, и я увидела себя сверху — я лежала и смотрела мне в глаза, и ничего уже не видела. А они даже не убежали. Постояли, поговорили друг с другом. Я смотрела сверху, и мне не было ни больно, ни страшно. А потом меня позвали, и подвели трубку, я пошла по ней — на свет, свет все приближался, и я побежала. И оказалась здесь. И все.
— Здесь живут мертвые? И почему — только женщины? Я ничего не понимаю, — пожаловалась Дина. — У меня сын остался в Ир— Ганим.
— Где это?
— В Иерусалиме. Подожди, ты сама откуда? И когда тебя… Ты ведь помнишь число.
— Конечно, — Яна улыбнулась. — Я из Кракова. А последний мой день — седьмое мая тысяча девятьсот пятьдесят девятого. От рождества Христова.
— Господи! — Дина не сумела сдержать крика. — Ты здесь уже почти сорок лет?!
— Да? Так долго?
— За что тебя…
Яна задумчиво смотрела поверх головы Дины.
— Я их обманула. Хотела все забрать себе. Думала — успею смыться. Дура была — от них не смоешься. Достали.
— Кто достал? Почему?
Яна покачала головой.
— Это — мое, — сказала она. — В этом мне нужно разобраться самой. Я не привыкла.
— И все эти женщины…
Яна внимательно огляделась по сторонам, будто впервые увидела женщин — тех, что протягивали ладони к струям воды, и тех, что тщетно пытались дотянуться, и тех, что, подобно самой Яне, стояли, прикованные к почве силой, которая, конечно, не была силой тяжести, а чем-то иным, как показалось Дине, силой морального запрета, например.
— У каждой свое, — сказала Яна. — Я не знаю, как их…зовут.
Она помедлила перед последним словом, и Дина поняла причину — имя осталось в той жизни. А что оказалось в этой? И можно ли назвать это жизнью? А если нет — то чем? Несмотря на все рассказы мужа о предстоящем после прихода Мессии воскрешении мертвых, Дина никогда не принимала всерьез идею загробной жизни души. Она видела — человек умирает и становится прахом. Все остальное — фантазия, нежелание исчезнуть, жгучий протест против пустоты.
Она поднесла ко рту ладонь и укусила — стало больно, и на ладони остался след от зубов. Способ традиционный и нелепый. Разве в фантазии, способной создать этот странный мир, мы не можем испытать и боль? Разве ощущения света, страха, жалости менее реальны, чем чувство боли?
Она подумала, что если мир Стены реален, то реально и явление Мессии — ее мужа, ее Илюши, который всегда представлялся ей человеком упрямым, готовым на многое ради собственного и семейного благополучия и так же похожим на возможного Мессию, как она, Дина Кремер, в девичестве Гуревич, — на бельгийскую королеву.
Но если все же явление Мессии произошло, как ни нелепо представлять Илью в роли спасителя, то предстоит воскрешение мертвых, и все эти женщины, если они действительно умерли где-то и когда-то, вернутся в реальность. И Яна тоже.
А она, Дина, которая из реальности, вроде бы, и не уходила? Можно ли вернуться, не уходя?
