— Есть идея, — бодро сказал Илья.
— Выкладывай.
— Завтра в море не выходить.
— А куда выходить?
— Съездим на озеро. Цондзома звал…
— Завтра ж всё равно выходной! — фыркнул Сихали.
— Тем более. Давай?
— Давай, — согласился Браун. — Программу мы выполнили и перевыполнили, пора и на травке поваляться. Вот только пикника не выйдет — на завтра потоп ожидается.
— То-очно… — протянул Илья. — ППВ же… Жалко! — огорчился он.
— Ничего не жалко, — возразил Тимофей. — Съездим, поднимемся на замыкающую башню, сядем и будем смотреть, как пустыню топит.
— Под шашлычок! — плотоядно сказал Харин.
— Так и я о том же!
— А Цондзому возьмём?
— Всех возьмём!
«Орка» плавно развернулась и тронулась на восток, незаметно пересекая бывшую линию берега. На приступке, обрыве пляжа, где серебрилось круглое солёное озерцо-пан, искрясь свежим белым стоком, стоял худой лев. Его морда была измазана кровью — хищник придерживал лапой убитого тюленя и отрывал от тушки куски посмачней.
— Такое только здесь увидишь! — хмыкнул Браун. — Встретились сборные Африки и Антарктиды…
— Победила команда Африки, — подхватил Илья.
Айс-терминал не меньше чем на четыре километра раздвигал горы и пески Каоковельда, а в глубину уходил метров на восемьсот. Такой «заливчик» годился для приемки даже крупного айсберга. Прибой гасился глубиной устья, и субмарину качало не сильно. Южная стена — отвесный обрыв с чёткой прорисью рассланцованных пород — отдалилась, выделяя каменный уступ причала. Усталая подлодка пришла домой.
На берегу генрука встречали оба Шурика, Белый и Рыжий, изрядно помятые да подранные, но по-прежнему настроенные на позитив.
— Привет генеральному руководству! — бодро поздоровался Белый.
— Привет, привет… — протянул Сихали, подозрительно присматриваясь. — Только не говори мне, что эти подпалины на куртке — от пепла сигарет.
— Во-первых, — ответил Шурик с достоинством, — я не курю. Во-вторых, это не куртка, а каэшка.
Тут подошли антаркты — Борис Сегаль и Димдимыч Купри.
Комиссар сжато и сухо передал генруку новости дня.
— Когда мы летели сюда, — через силу, словно заставляя себя, выговорил Купри, — Сегаль принял экстренную с «Востока»… Всех пятерых, и Флоридова, и Арнаутова, всех расстреляли прямо в палатах. И главврача… Главврачиню… тоже.
Над причалом повисло неловкое молчание. Даже Шурики нахохлились.
— Кермаса мы в санаториуме оставили, — добавил Сегаль, — на Кергелене. Побрили, чтобы никто не узнал, а то мало ли…
— Команду по СОП я дал, — проговорил комиссар, — эти… оперативно-розыскные мероприятия начаты, но… — Он угрюмо покачал головой. — У меня ни людей, ничего. Одно название…
Браун покусал губу, соображая, и сказал:
— Сделаем так. В АЗО двинем завтра. Сегодня моемся, кушаем, чистим зубки и ложимся баиньки, а с утра двигаем на озеро Этоша — мне нужно.
— Запускаем ППВ, — авторитетно заявил Харин.
— Запустят без нас, — парировал Сихали. — Я буду только контролировать график транспортировки.
— А мы? — У Белого вытянулось лицо.
— А вы изобразите бурные аплодисменты, переходящие в овацию.
— Все встают, — заключил Рыжий.
11 декабря, 8 часов 20 минут.
Выехали пораньше, пока зной не прокалил пески. Была и другая причина — приблизительно в одиннадцать утра в Мирном должны были заработать излучатели-дингеры, и мегатонны талой влаги ринутся с тающих льдов Антарктиды, чтобы извергнуться над песками Африки. И это будет не дождь, не ливень, а исполинский водопад. «Так можно и ноги промочить!» — выразился Шурик Белый.
Комиссар Купри сперва отнекивался, желая предаться унынию и скорби, но как раз этого Сихали и хотел избежать. Короче говоря, «взяли всех».
Вездеход заняли у строителей — квадратную машину на шаровых шасси. Все расселись, и экскурсия началась.
Постепенно строения будущего айс-терминала остались позади, и вот уже только скалы да пески вокруг, камни, глянцевитые от коричневого «пустынного загара», и выбеленные солнцем холмы, словно облитые светлым цементным раствором.
Дороги как таковой не было. Вездеход пробирался ущельями, узкими долинками, забитыми глыбами камня и кое-где даже отмеченными хилыми деревцами. Долинки виляли, забирались вверх по склонам хребта и переваливали его.
А когда транспортёр выезжал к дюнам, трясло не меньше. Встречные ветра — с океана и с сухих русел — надували песок и точили гребни дюн до лезвийной остроты. Издали дюны казались вырезаными из гранита, вблизи вездеход садился брюхом на их верхушки.
— А хотите пустыню почувствовать? — предложил вдруг Цондзома, молодой терраформист из бушменов.
— Хотим! — сказал Шурик Белый и оглянулся на товарищей: — Хотим?
— Давай! — поддержали его товарищи.
Цондзома остановил вездеход и сказал:
— Выходим.
Все вышли. Бушмен пооглядывался и повёл экскурсантов за собой. Перевалив холм так, что его верхушка скрыла транспортёр, Цондзома пригласил всех сесть на камни, благо было раннее утро, и солнце лишь нагрело пустыню, не успев пока накалить её.
— Режим — тишина! — выговорил он команду подводников. — Слушайте. И погружайтесь.
Сихали прислушался, но ничего не донеслось до его ушей. В огромном небе постепенно выгорала утренняя синь, и унылый нескончаемый ветер свивал струйки песка на барханах, клонил цепкие веточки какого-то крайне неприхотливого растения.
А потом Тимофей погрузился. Он просто понял до конца и прочувствовал одну вещь — этот ветер, этот песок были всегда. И всегда будут. Шумное человечество с его цивилизациями запрыгнуло на ходу в поезд и когда-нибудь спрыгнет. И сгинет. Или изменится так, что предкам ни за что не узнать потомков. А ветер по-прежнему будет перевевать песок, напевая монотонный, тоскливый мотив — композицию на тему вечности…
— Этот ветер мы зовём «хуу-ууп-уа»… — тихо проговорил Цондзома.
— В этих местах можно людей лечить, — сказал Купри. — Хоть поймут, что такое покой…
— Ну что? — спросил, улыбаясь, бушмен. — Погрузились?
— С головой! — улыбнулся Браун. — Спасибо тебе.
— А скажи что-нибудь по-вашему, — попросил Рыжий.
Цондзома не удивился, а зацокал, засвистел, прищелкивая и похрипывая.
— А что это значит?
— Это значит: «Едемте, а то скоро жарко станет!»
— Поехали!
Все вернулись к вездеходу, словно шагнули из палеолита в родной «нановек».
