Мускулы играли под загорелой, порченной плетьми кожей печенега.
– Я не князь, – сказал Олег, оглядываясь. – Пока! Твои люди оружны?
– Вот! – показал Котян кривой скимитар.
– Чистите гураб! Арабов – к рыбам!
– Ага!
«Ворона» дочистили быстро и качественно. Распотрошив «воронов», занялись сафинами – налево и направо полетели горшки с нефтью. Всплески огня, разливавшегося по палубам сафин, вызвали акустический удар: варяги заревели победно, арабы подняли вой ужаса.
По наклоненной палубе тонущей «Аль-Мансурии» проскакал нахаза-переговорщик. Чалмы на нем уже не было, а полосатый халат горел, как растопка из бересты. Вскочив на фальшборт, ширванец кувыркнулся в море.
Паре сафин русы прорубили топорами днища, третья была «вычищена» от живых и залита кровью, четвертая горма горела, пятая шла на дно под сопровождение воя цепных рабов, бурлила вода на месте затонувшего «Меча ислама»...
Но и русам досталось – на «Зиланте» едва половина людей уцелела, «Алконосту» размолотили левый борт, и лодья плыла с сильным креном. Вернее, дрейфовала, потому как теми остатками весел, что торчали из лючков, грести было нельзя.
Не повезло и дармуне – одолев оба гураба, корабль пылал, закиданный глиняными сосудами, полными нефти, смолы и серы.
Чадные клубы дыма стелились над морем, сбиваясь в сине-черное облако. На волнах качались десятки голов, как поплавки, – ширванцы и их рабы спасались в едином порыве.
Пламя разгоралось, а бой стремительно угасал. Поднялся ветер, и дым отнесло прочь.
Победа... Олег ощущал ее именно так – без восклицательных знаков, но с многоточием, знаком сомнения и горечи.
– Халег! – затрубил князь Инегельд. – Освободил моего «Сокола»! Пересаживайся на сафину!
– А тут их две! И обе свободные!
– Бери ту, что к тебе ближе. Олег, Турберн, Фудри! Сигайте на вторую...
Названные перепрыгнули с горящей дармуны сперва на палубу «Сокола», а уже оттуда – на сафину. Рабы – грязные, худые, заросшие, с кругами мозолей на запястьях, смотрели на варягов – вызывающе, заискивая, радуясь.
– Трупы – за борт, – приказал Олег.
Рабы качнулись, заслышав привычные повелительные нотки, но громадный тип с клеймом на плече и лбу оскалил беззубую пасть.
– А кому это ты велишь? – прошамкал он. – Мы теперича швободные!
– Еще раз вякнешь, – мрачно сказал Олег, – дух вышибу! А ну, живо убрать мертвяков!
Рабы бросились исполнять приказ. Человека, на их глазах чистившего гураб, сердить не стоило.
– Котян! – рявкнул Олег.
– Я! – подскочил печенег.
– Это правда, что ты мореход?
Котян осклабился в довольной усмешке:
– Ага! Подкормщик был у арабов, кормщика замещат.
– Иди тогда к рулю!
– Ага!
Захваченные сафины и лодьи окружили «Аль-Музаффар». Гураб решили сделать погребальным кораблем для павших. К его дымящимся бортам по очереди приставали корабли русской флотилии, и варяги переносили на палубу «ворона» погибших побратимов. Скорбная церемония длилась долго, но никто не подгонял похоронную команду – не тот случай. Оставшиеся в живых и ходячие раненые молча стояли у бортов, ветер полоскал их длинные волосы и разносил над морем тоскливую песню.
Последним уложили Яра, маленького музыканта. Угрюмый Вуефаст Дорога вложил в мальчишечьи руки медную трубу и сделал знак товарищам. Альф Убийца и Одд Галат из Ямталанда запалили факелы и разошлись по гурабу, множа поджоги.
В молчании переправившись на свои лодьи, они веслами оттолкнули пылающий «Аль-Музаффар» в его последний рейс – по маршруту «Мидгард – Вальхалла»
[44]
.
Гураб выгорел дотла. Россыпь углей и тающие шапочки пепла уплыли в сторону брошенного «Алконоста», чья голая мачта качалась наподобие маятника: memento mori... memento mori...
* * *
Северо-восточный ветер хазри унялся, задула с юга моряна, и лодьи с сафинами расправили паруса. К Олегу неуверенно подсел давешний клейменый гигант.
– Ты... это... – замялся он, – не шерчай, што я... того... развыступался тогда... Я так, шдуру...
– Пустяки, – проговорил Олег, – дело житейское.
– Ну да, ну да... Меня Кирилл звать, я из ромеев.
– Олег.
– Ага... И куда нас... потом?
– А куда хотите. Вы все били с нами ширванцев-засранцев, а теперь гребете на нашем корабле. По нашим законам, если раб дерется с мечом, то он получает свободу. Если раба садят за весла, то его тоже отпускают на волю. Так что вы все дважды свободные! Можете расходиться по домам...
– По домам... Кто меня где ждет?
Напевая какой-то варварский мотивчик, подошел Котян.
– Ты ж говорит, ест невеста в Кустандине! – припомнил печенег.
– Была... – беззубо заулыбался Кирилл, и Олега резануло жалостью. Надо же, как человеку жизнь изломали...
– Ты знаешь, кто я? – спросил он Кирилла.
– А как же! – пригасил улыбку тот. – Варанг!
– Четвертый год пошел, Кирилл, как я перестал быть рабом.
– Как?! – дуэтом вскричали Кирилл с Котяном.
– А вот так!
Олег изложил свое несвятое житие, скомкав года в минуту.
– А я по-глупому попал... – пригорюнился Кирилл. – Мы с Марией моей хотели пожениться... Тоже четыре уж года тому... Я и домишко пришмотрел в регеоне
[45]
Пемптон, рядом совсем с Влахерной, там мы тогда комнату снимали. И все бы хорошо, да вот деньжат на хозяйштво все время не хватало. И решил я поджаработать. У дядьки моего кубара была, штаренькая, но крепкая еще, на ней он в Левант за товаром ходил. Вот я к дядьке моему – Максим жовут его – и приштроился. Приказчиком, «подай-принеси». Сходили мы раз в Алекшандрию, и привез я кое-что из того плавания – Мария рада была, мы до шамого утра сидели, думали вслух, как это все у нас будет – и дом, и хожяйство, и дети... А потом пришла наша кубара в Антиохию. Золото там дешевле, чем у нас, и решил я прикупить побрякушек для Марии. Но не шторговались мы с тамошним среброделом-аргиропратом, дорого мне покажалось... И тут какой-то араб – толштенький такой, глазки бегают, – давай меня завлекать. Пошли, говорит, совсем даром отдам! Все есть – чепи, кольца, серьги! И черт же меня дернул пойти за ним... В общем, дали мне по башке, и очнулся я прикованным к веслу. Потом в Багдад отплыли, там меня перепродали сюда, на море Кашпийское...
Все помолчали.
– А меня родной брат продат... – выцедил Котян.
