Одну из выскобленных столешниц попирали ручищи хозяина, с виду добродушного медведя – шея в обхвате головы шире.
Посетителей было немного, человек пять, все местные, менявшие выпивку на сельхозпродукты.
Держатель «таверны», завидя Олега, поспешил навстречу, излучая обаяние и радость – почуял настоящие деньги.
– Рады, рады вам, – частил он на плохом русском, и себя, и Олега употребляя во множественном числе, – рады! Проходите!
– Спроворь-ка мне яишню, – велел Олег, устраиваясь за столом спиной к стене, поближе к выходу, где дым глаза не ел.
– Со шкварками? – плотоядно уточнил ресторатор.
– С ними.
– Мигом! Анея, ты все слышала?
– Не глухая... – донеслось из-за перегородки.
Хозяин живенько выудил из-под стойки стакан червленого серебра – не поить же дорогого гостя из деревянных чашек или глиняных кружек! – и наполнил ее красным вином.
– Из Корсуни бочечка, – суетился он, что выглядело смешным при его габаритах, – самое что ни на есть... Отведайте!
Олег хлебнул и кивнул одобрительно. Хозяин расплылся в совершеннейшем счастии.
В зал вплыла статная женщина степной наружности – черные волосы, заметные скулы, придающие лицу диковатое выражение амазонки на отдыхе. И голубые глаза. Причудливо мешаются крови на днепровских берегах!
– Извольте! – улыбчиво молвила Анея и ловко расставила приборы, даже чистую тряпицу припасла и мису для омовения.
Олег изволил. Он умял и шкварки, залитые тремя яйцами, посыпанными какими-то пахучими травками и лучком, и изрядный кус свежего серого хлеба.
Поев, послушав лениво здешнего музыканта, тренькавшего на подобии лиры, Олег расплатился серебряным дирхемом.
– Премного благодарны! – обрадовался владелец заведения и сунулся к ларчику за мелочью.
– Сдачи не надо, – сделал жест Сухов. Стоит ли описывать состояние кабатчика?
К сожалению, мир устроен так, что белая полоса обязательно сменяется черной, ведренный день – ненастьем. Мироздание соблюдает свой баланс интересов, смертному неведомый...
На крыльце послышались гулкие шаги, умолкла лира, и в залу ввалился человек-квадрат, человек-куб. Среднего роста, но очень широкий в плечах, с грудью пловца, с короткими, сильными ногами скалолаза, человек был затянут в кожу – штаны из потертой серой замши, а торс в полтора обхвата распирал хорошо выделанную куртку из оленьей кожи, украшенную на груди бисером. Голова «куба» синела бритой кожей, один лишь чуб свисал на ухо, да два уса опадали на грудь, пряча уголки сжатых губ.
Талию, что была шире бедер, окручивал длинный пояс, на нем справа висел нож, а слева скрамасакс. И никаких броней – уже одним этим как бы бросался вызов, заявлялось всему миру о превосходстве и непобедимости.
«Кожаный» встал руки в боки и дерзко оглядел зал. Охотники-лесовики его не заинтересовали, пьяный рыбак в углу – тоже. Маленькие глазки-буравчики метнулись к хозяину и вернулись досмотреть Олега.
– Бунай, я тебя умоляю... – начал трактирщик.
– Ша, Чамот, – лениво остановил его Бунай и обратился к Олегу: – Тут кто-то Свирида искал?
– Ты Свирид?
– Я его друг! А ты что за диво? Варяг, что ли? Варяг – с печки бряк...
Олег холодно посмотрел на Буная.
– Как стоишь, гнида холеная? – сказал он негромко, но так, что посетители поежились. – Смирно!
– Чиво?! – оторопел Бунай.
– Я русский воин, – напустил льду Сухов, – и всякая шелупонь косматая должна стоять передо мной по стойке смирно – то бишь прямо, руки по швам, пятки вместе, носки врозь! Дошло, смазка для меча?
Да, славин был быстр. Он выхватил клинок и обрушил его на то место, где только что сидел Олег.
– Бери уроки у старух, – посоветовал Сухов Бунаю, – они научат тебя двигаться порезвей!
Небрежно отклонившись, он пропустил мимо зудящую сталь и выхватил меч. Краем глаза Олег заметил, что зрителей прибавилось.
Бунай ярился, Сухов насмешничал, но, разогревшись, он ощутил и жар гнева.
Меч распорол Бунаю куртку, окрашивая кожу в красное. «Друг Свирида» отшатнулся и, словно косой, пустил меч понизу. Олег подпрыгнул, уходя от лезвия и провел в подскоке прямой удар ногой в грудь славину. Буная отнесло и швырнуло спиною на стол, скрамасакс с грохотом упрыгал по столешнице. Славин тут же перекатился, ожидая рубящего маха и выхватывая нож, но Олегу было неинтересно убивать безоружного. Кинув меч в ножны, он вооружился кинжалом, твердо сжимая золотое тельце львицы.
Бунай, обильно потея и тараща глаза от натуги, уже не о победе думал, а о том, как сохранить лицо. И заодно – несвятое свое житие.
Дуэлянты закружились на тесном пятачке между очагом и стойкой. Когда в поле зрения Олега снова вплыла входная дверь, он увидел Ивора, обнажившего меч. Рядом с русом причитала девушка со светлыми волосами, перехваченными тесьмой.
Бунай поскользнулся и упал на одно колено. Кинжал махом сбрил взметнувшийся чуб.
– Бунай! – закричала девушка. – Перестань, слышишь?!
Но Бунай не слышал. Он бросился на Олега и ударил снизу. Сухов перехватил его руку и вывернул так, что острие кинжала уткнулось Бунаю в горло.
– Не убивай его! – заверещала девушка, падая на колени. – Не надо!
Олег отстранился, и ошеломленный Бунай рухнул лицом в солому. Завозился, не веря, что жив. По его бычьей щеке текла красная струйка.
– Что, Ивор? – спросил Сухов, выходя на крыльцо. – Нашли?
– Нашли! – кивнул Пожиратель Смерти, взглядом измеряя бунаевские объемы. – Турберн всех собирает в кучу...
* * *
Свирид, зять Чагода, занимал небольшую, но крепкую усадебку рядом с защитным валом, выходившим к реке. Рядом с домом вымахала роща вязов, деревья росли не густо, и все прогалы затянуло подлеском. Там и спрятали лошадей.
В усадьбу Олег залез, как и Ивор, через высокий тын. Прирезанную собаку русы уже унесли за дом и лужу присыпали.
– Заходите, – скомандовал Турберн с крыльца, – и сидите тихо! Стегги уже совой крикнул – близко Свирид...
В доме было душно, сухое тепло накатывало от большой печи в углу. Огонь, трепетавший в плошке с бараньим жиром, тускло освещал комнату с низким потолком и полом из гладких плах.
– Семья его где? – осведомился Сухов.
– Связаны, в подполе сидят, – ответствовал Фудри.
– Ивор, спрячься во дворе, – негромко приказал Железнобокий, – дашь Свириду войти, а обратно не выпускай.
– Понял.
Тихо заскрипела дверь за Пожирателем Смерти, и воцарилась тишина, нарушаемая лишь дыханием Хурты, Железнобокого и Москвича. Олег впал в оцепенение, неспешно перебирая мысли.
