– А вас как звать? – прямодушно поинтересовался Чанба.
– Мое ничтожное имя Го Шу.
Взяв на вооружение странную китайскую любезность, Лобанов спросил:
– А где ваши драгоценные друзья?
– Мои ничтожные друзья, – поклонился Го Шу, – отправились на Агору выражать свое незрелое мнение. Таких, как мы, почтенные граждане Рима зовут философами, но мы, конечно, недостойны этого высокого звания.
– Философы? – оживился Искандер. – Как интересно! А к какому течению мысли примыкает драгоценный Го Шу?
– О, я всего лишь неуч, который зря расходует цветы своей селезенки в тщетных потугах уразуметь великие истины, изреченные мудрейшим Лао-Цзы. Его бессмертное учение изложено в знаменитом трактате «Даодэцзин», что означает «Книга пути и силы».
– Так вы даос? – еще пуще заинтересовался Тиндарид.
Го Шу скромно потупился.
– Рад, очень рад! А ваши друзья?
– Ах, им очень далеко до Лао-Цзы. Это такие неумехи! И Ван всюду проповедует учение Просветленного, и вечно призывает его, восклицая: «Амитофу! Амитофу!». И Ван наивно полагает, что, повторяя сей призыв много раз, он сможет попасть в рай, обретя сверхъестественную силу. Ай-я-яй, – сокрушенно поцокал языком Го Шу, – какая глупая самонадеянность! А другой мой ничтожный друг носит имя Лю Ху и пробует подражать в мыслях и делах великому Кун Цю.
– Конфуцию? – угадал Искандер.
– Д-да, звучит весьма похоже. Прошу драгоценных гостей присесть.
Го Шу так настойчиво предлагал преторианцам места слева от себя, что Эдик поинтересовался:
– А почему нам с левой стороны? Это тоже что-нибудь значит?
– О, да, драгоценный Эдик. Левая сторона почетней, ведь у человека слева сердце – источник физической и духовной силы.
Ханец, кругленький и толстенький, засуетился, колобком катаясь из комнаты в комнату, и принес блюдо с псестионами, ячменными пирожками с медом. Затем он водрузил на стол медный сосуд с горячей водой и пять чашек. В каждую чашку Го Шу бросил щепотку чая и залил кипятком. Потом он обеими руками поднес первую чашку Сергию. Лобанов, радуясь чаепитию, от которого отвык за три года, принял чашку тоже двумя руками – так было принято у сарматов. И Роксолан решил, что не сильно ошибется, ежели применит тот же ритуал к ханьцам. По тому, как Го Шу залучился, он понял, что не совершил обрядного промаха.
Раздав чай, даос накрыл свою чашку блюдечком. Преторианцы последовали его примеру и стали чинно ожидать, пока напиток настоится.
Наконец, Го Шу взял свою чашку и чуть-чуть сдвинул блюдечко, через щелку глотая душистый чай.
Допив свою порцию, Сергий обвел всех глазами.
– Ну, что? Пора?
– Пора! – энергично высказался Искандер.
– А ваша поклажа? – удивился Го Шу.
– На корабле, – небрежно сказал Эдик.
– Ах, да-да…
Прижимая пятерню к груди и расточая немые извинения, ханец скрылся в темной кладовке. Вскоре он вернулся – с сумой через плечо. В суме что-то постоянно шелестело и звякало.
– Я готов, мои драгоценные спутники, – доложил Го Шу.
– Вперед! – провозгласил Эдик, и все двинулись из дома.
Искандер пристроился впереди и зашагал рядом с философом.
– Понравилась ли драгоценному Го Шу наша страна? – полюбопытствовал он.
– О, да! – с жаром согласился ханец. – Она удивительна и необыкновенна. Первое время мы были как малые дети, потерявшиеся в чужом городе, но потом понемногу привыкли, устав поражаться тому, что видели.
– И что вас поразило?
– Ах, стоит ли слушать мои незрелые суждения? Поражались мы всему. У вас мужчины и женщины свободно общаются между собой, и это ничуть не считается зазорным. Девушки нередко разговаривают со многими мужчинами, причем эти последние между собой не спорят. У нас не так. Мы отделяем мальчиков даже от сестер, которые живут очень изолированно, а когда девочке минет десять-двенадцать лет и ее просватают, то ее жизнь становится почти совершенно замкнутой. С этого момента девушки должны укрываться от взора даже хорошо знакомых. Из дома они выезжают редко, только в случае крайней необходимости…
– Чем-то этот ваш обычай напоминает мне жизнь здешних женщин, – сказал Искандер, поводя рукою. – У эллинов они тоже сидят дома и проводят время на женских половинах – гинекеях.
– У нас с этим куда строже, – парировал Го Шу с ноткой извинения. – А еще мы, все трое, дружно закрывали глаза, наблюдая, как вы целуетесь при свидании. По вашим обычаям, люди, находящиеся в родственных отношениях, при встрече или же при расставании целуют друг друга без различия полов. Для нас же поцелуи настолько необычны, что даже мужья не целуют жен, ибо это почитается вещью похотливой и неприличной. Открыто лишь мать целует своих детей, да и то лет до пяти…
– Поразительно! – воскликнул обычно сдержанный Тиндарид. – Драгоценный Го Шу, а не могли бы вы развеять тьму моего незнания и прояснить, что же есть «дао»?
Ханец сделал глубокий вдох, светлея лицом.
– Дао – значит «путь», – сказал он с чувством, – это первоисточник явлений материальной и духовной жизни, это первопричина всего сущего, а также конечная цель и завершение бытия. Всё в мире произошло от дао, чтобы затем, совершив кругооборот, снова в него вернуться…
– Все, – громко прошептал Эдик, – было нас четверо, а стало трое. Искандер теперь отлипнет от ханьцев лишь тогда, когда полностью выкачает из них инфу! Бедный Гоша…
– Кто-кто? – не понял Сергий.
– Го Шу! Это я его так, по-свойски…
– Присоединяйся и ты к постижению вековечной мудрости, драгоценный Чань Бо, – пропел Гефестай.
– Спасибочки, мне и своей хватает…
Так, за болтовней и проповедью, преторианцы одолели недлинную дорогу к Агоре, центральной площади Афин, чьи камни помнили поступь и Перикла, и Фемистокла, и всех прочих великих мужей Эллады.
Агору, заставленную бесчисленными статуями, окружало множество зданий с тенистыми портиками, которые тут назывались стоями. Пестрая стоя была расписана историческими картинами Полигнота, а стоя Аттала поднималась в два этажа, и на каждом из этажей располагалась двадцать одна лавка.
Го Шу поспешил к Царской стое, что выстраивала свои колонны у подножия Тесейона, помпезного храма, посвященного Гефесту и Афине.
– Сюда, мои драгоценные спутники, – подозвал ханец дружную четверку. – Я уже вижу И Вана!
Раздвигая нарядную толпу и бормоча: «Амитофу, Амитофу, Амитофу…» – на площадь выбрался сухопарый остролицый ханец с обритой наголо головой. Он шагал стремительно, едва не подпрыгивая на ходу от избытка энергии. Увидев Го Шу, буддист расплылся в улыбке, из-за чего его узкие глаза смежились в две неразличимые щелочки, и поспешил навстречу.
