– Большая река называется Евфрат…
– Хотел или нет?
– Хотел, – честно признался Лобанов, – но не взял бы ее.
– Почему? – удивилась девушка. – Она красивая… Была.
– Понимаешь, она была слишком грязная… внутри. Она как дерево с прогнившей сердцевиной – смотришь на такое и любуешься. А под гладкой корою – труха и жирные личинки. Да и потом, редко кто может понравиться после тебя, моя красотуля…
– Правда?
– Истинная… Пошли, удивим наших.
– Пошли! – обрадовалась Тзана.
Тут как раз Гефестай издал трубный зов:
– Сережка, ты где?
– Иду…
Неторопливо беседуя, Сергий и Тзана вышли из зарослей.
– Я думал, босс удовлетворяет естественную нужду… – бойко начал Эдик и забыл продолжение.
Искандер молча замер, глядя на Тзану так, будто встретил привидение, а сын Ярная восхищенно хлопнул в ладоши.
– Ну, что за девка! – крякнул он – Полцарства за такую не жалко, а потом и остальную половину отдашь!
– Никаких шансов! – выдавил Тиндарид.
Тзана засмеялась, словно хрустальный колокольчик прозвенел.
Ханьцы-философы растерянно оглядывали преторианцев, то и дело переводя взоры на сарматку, но, видимо, ситуация привычному анализу не поддавалась.
– Не понимаю, – жалобно сказал Го Шу, и потряс головой.
– Это моя жена, – объяснил Сергий. – Я ей велел дома оставаться, а она не послушалась.
Тзана скромно потупила глазки.
– И эта девушка все это время следовала за нами? – с ужасом спросил И Ван. – Одна?!
«Эта девушка» вздернула голову, и надменно сказала:
– Я – дочь вождя, я не из тех изнеженных, слабосильных кукол, которые прячут под толстым слоем румян рыхлую кожу и дряблые мышцы. Я – сильная!
– Мы потрясены! – выразил общее мнение «триады» Лю Ху.
Чанба, продравшись к берегу Окса, вернулся с криком:
– Там какой-то корабль плывет! Большой!
Сергий одолел проторенную Эдиком тропу, все остальные двинулись следом.
Им открылся простор мутных зеленоватых волн большой реки, влекущей к морю талую воду, отданную снегами с гор.
Вверх по течению следовала вместительная барка под парусом, вздувающемся на невысокой мачте. С борта загребали пять весел с широкими квадратными лопастями.
– Это киме, – опознал судно Искандер, – плоскодонная лоханка. Влезем все, считая непарнокопытных. Подзываем?
– Давай.
И Гефестай с Искандером, не сговариваясь, заорали:
– Э-ге-гей, на киме!
Немногочисленная команда киме заметила орущих. Некоторое время весла так же плавно гребли, потом сбились с ритма, и посудина стала разворачиваться. Неторопливо, величественно даже тронулась к берегу.
Вломившись в тростник тупым носом, киме остановилась, и кормчий заорал, путая кушанский с эллинским:
– Чего вам, путники?
– Подбросьте до Талими!
[35]
– забасил Гефестай.
– Скажи ему, – зашипел Сергий, – что денег у нас нет, но мы согласны грести всю дорогу!
– У меня есть! – сказала Тзана.
– Отлично! Сэкономим греблей!
Сын Ярная перевел предложение принципа. Кормщик почесал в голове, соображая, и махнул рукой: залезайте!
С борта спустили широкий трап, и Тзана первой завела на борт своего коня – мышастой масти. Такой цвет сольется с любой тенью.
Следом поднялись философы, Сергий протопал последним.
Договор дороже денег, и нечаянные пассажиры заменили почти всех гребцов. Заскрипели уключины, заплескали лопасти. Киме неторопливо двинулась дальше. Лобанов довольно оглядел свой отряд – теперь их стало ровно восемь, полный контуберний.
[36]
Хоть бы не уменьшилось это число…
В районе Талими плавное течение усилилось, на реке забелели буруны, взбугрились перекаты. Пришлось приналечь на весла. Киме плавно и очень медленно обогнула скалистый мыс у порта Талими, отстроенного на месте старинной переправы.
– Здесь можно мемориальную доску вешать, – прокряхтел Тиндарид, ворочая веслом. – «В этом месте реку Окс форсировал царь царей Кир».
– Тёзка твой тут тоже отметился, – добавил Эдик, отпыхиваясь, – Александр Филиппыч!
Каменистый берег приближался заторможено, как во сне, когда прикладываешь все силы для бега, а цель остается недостижимой.
Но вот, наконец, полетели швартовы. Два кушана в одних шароварах приняли брошенные канаты и живо обкрутили их вокруг вкопанных в землю столбов. Причалили.
Распрощавшись с кормчим, члены «экспедиции» сошли на берег, ведя коней за собой.
Талими виднелся весь с невысокого скалистого взлобка – вычурная смесь стилей и форм. Персы и парфяне, кушаны и эллины, индийцы и бактрийцы – все оставили здесь свои следы, а Талими, словно фильтр, отжимал на берег Окса сухой остаток культур. Вон, неподалеку от рынка, гордо высится храм Деметры, окруженный колоннадой, за ним пластается митреум, где поклоняются Митре (или Михре, это уж кто как выговорит), по другую сторону выглядывает плоская крыша храма зороастрийцев, а за холмом, сплошь покрытым глинобитными домами, над которыми свечами торчат тополя, показывает краешек крыши еще одно культовое здание…
Показав на него пальцем, И Ван радостно заголосил:
– Там храм Будды! Дацан! Последуем туда, о, мои драгоценные спутники, и слуги Златоустого примут нас!
– Если они нас еще и накормят, – хмыкнул Гефестай, – я запалю для Будды целую пригоршню сандаловых лучинок…
И отряд двинулся в сторону дацана.
Вблизи Талими напоминал обычный кишлак – те же пыльные кривые улочки, подчас упирающиеся в тупички, те же неровные линии дувалов, те же ишаки, смиренно везущие целые горы хвороста – одни ножки видны.
Разве что у аксакалов, преющих на солнце, не папахи прикрывали лысины, а тюрбаны из выцветшей ткани.
– Гефестай, – обратился к кушану Сергий, – как ты? Потянуло духом родины?
– Да им давно уже тянет, – ухмыльнулся сын Ярная. – Дымок чуете? Ветки саксаула горят и арчи – это в хлебных печах лепешки пекут… Эх…
– Кто о чем, а кушан – о кушаньях, – проворчал Чанба.
– Так я ж с утра не ел еще!
– Я будто ел…
Улочка, прошедшая зигзагом, вывела путников на круглую площадь, где и поместился буддийский храм. Сергию он напомнил тот, что стоял… вернее, будет стоять в Петербурге – те же коробчатые, угловатые формы, те же колонны у входа. За ними просматривался полутемный зал со статуей сидящего Будды. Дымки курильниц закручивались спиральками и стелились сизой пеленой.
