Колонны со стенами были раскрашены в уставные цвета – белый, синий, красный, желтый. С продымленных балок потолка свисали полотнища священных изображений – бурханов – колыхаясь от сквозняка.
И Ван поспешил вперед, огибая храм и выходя к высоким воротам монастыря. Створки были распахнуты, и до ушей доносилось бренчание молитвенных мельниц.
Протяжные низкие звуки длинных труб разнеслись над храмом. Им отозвались большие и малые барабаны. Тревожные гулкие удары чередовались с пронизывающими высокими нотами флейт, сделанных из берцовых костей человека, и с редким, но долгим звоном бронзовых тарелочек.
Ноздри защекотали запахи ароматных трав, курений и молитвенного сыра, а в квадратном дворе Сергий увидел целую толпу монахов, крепко пахнущих тухлым маслом и немытыми телами. Монахи, склонившись над стопками деревянных табличек, нараспев рычали, озвучивая священные тексты хриплыми, нарочито низкими голосами, словно озвучивая демонов ада.
Мальчики-служки мигом увели коней, а старенький настоятель пригласил сияющего И Вана с друзьями разделить трапезу.
Сергий заметил, что во дворе храма находятся еще несколько человек, которые, как и преторианцы, не относились к духовному званию. Пожилой кушан в богатом халате сидел, расставив ноги и уперев в них ладони. Он слушал, что ему нашептывали двое молодых, кивал изредка, однако не ясно было, радуют ли его получаемые известия или же огорчают – красное обветренное лицо с бестрепетным взглядом не выражало ничего, как крашеная маска в эллинском театре.
Лобанов устроился в тени навеса, и юный послушник в рваном халате тут же поднес ему небогатый набор яств – горячую кашу-болтушку из прожаренной ячменной муки, сдобренную маслом, пару лепешек, сыр, горстку изюма.
Гефестай живо схомячил свою порцию и тоскливо вздохнул.
– Худеть надо, – назидательно изрек Эдик.
– Нельзя мне худеть, – уныло сказал сын Ярная. – У меня душа широкая, в тощее тулово не вместится…
– Ничего, ничего. Умнем и запихаем!
И Ван с крайне смущенной физиономией подошел к Сергию и затараторил извиняющимся голосом:
– Настоятель, совершенномудрый Таши Римпоче надеется, что вы и ваши драгоценные друзья покажете свое мастерство, дабы увеселить души и согреть сердца…
– С такой едой, – проворчал Гефестай, – можно хоть сейчас скакать и кувыркаться. Желудок у меня уже пустой, а то, что я в него нечаянно уронил, давно впиталось и всосалось…
Сергий подумал и сказал буддисту:
– Передай совершенномудрому, что мы исполним пару номеров, только пусть не сетует на однообразное зрелище – нас ограбили, а циркач без своих приспособлений все равно что музыкант без инструментов…
– Конечно, конечно! Сейчас откроется диспут, а потом придет ваша очередь.
– Да будет так…
На диспут собрались несколько просвещенных богословов, вместе с ними сидел И Ван, очень гордый собой. Их оппонентами стали Го Шу и Лю Ху. Это было уже интересно, и Лобанов присоседился поближе к Искандеру.
– Будешь мне переводить, – велел он.
– Слушаю и повинуюсь, – улыбнулся Тиндарид.
Тут же пристроилась Тзана – за спиной Сергия, обнимая его за плечи, что здорово рассеивало внимание. Лобанов пропустил начало и отвлекся от волнующих дум после того, как Искандер негромко зашептал перевод, следуя за мыслью Го Шу:
– Всепроникающее Сокровенное есть не что иное, как праотец природы и великий предок различий. Поистине недосягаемы его дали, потому называют его тайным. Оно столь высоко, что словно шапкой покрывает девять небес…
Настоятель внимательно слушал даоса, ласково улыбаясь, а когда тот окончил речи, заговорил нараспев, и Тиндарид беспомощно завертел головой, стараясь уловить нить в спутках и затяжках изощренного любомудрия.
– А, брось, Сашка, – отмахнулся Лобанов, – диамат все равно круче всех этих Дао…
Часа через два, когда начало уже темнеть, диспут завершился – философы и теологи попросту устали от многословия. Но выглядели чрезвычайно довольными.
– Наш выход, – понял Сергий.
Первым выступил Эдик, жонглируя факелами, потом кинжалами. Не обжегся и не порезался.
Зрители восхищенно ахали.
Свой номер показали и Тиндарид с Гефестаем – кушан обстреливал эллина из лука, а тот отбивал стрелы парой мечей.
Устроив «потешный бой» вчетвером, преторианцы выказали отличную боевую подготовку, а под конец Сергий расколотил кулаком пару плоских камней, и ногою перешиб прочную доску. Зрители были в восторге.
Опустилась темнота, и служки подожгли бараний жир в плошках светилен. Трепещущее пламя сгустило тени.
Сергий уже хотел было уединиться с Тзаной, как вдруг к нему подсел купец, замеченный Лобановым перед диспутом, и заговорил на внятной латыни:
– Поглядел я на ваши умения и вот что подумал… Вы, слыхал я, за горы собрались? Так и мне туда же. А не пойти ли нам вместе? Лихих людей на пути попадается немало, и вы бы мне здорово помогли, ежели бы выехали со мною охранниками. Как вам это? Злата-серебра не обещаю, но и не обижу – слово Гермая Чёрного дороже золота. Фарра призываю в свидетели, Ардохша и Шиву!
Сергий улыбнулся.
– С хорошим попутчиком дорога сокращается вдвое, – сказал он. – Почему ж не пойти? Только учти, почтенный Гермай, что мы спешим. Поэтому идти будем быстро. Поспеет ли за нами твой караван?
– Поспеет, – усмехнулся купец. – У меня здоровые и выносливые вьючные лошади, умелые погонщики. Да в горах не шибко и разбежишься… Твои условия?
– Нам нужны седла, еда в дороге и корм лошадям. А плата… Если на нас нападут, мы отобьемся. И тогда уж сам решишь, во сколько оценить наши услуги.
– По рукам!
Сергий крепко пожал сухую мозолистую руку Гермая, и повлек Тзану в отведенную ему келью, сохранявшую запах несвежего масла, годами впитывавшийся в каменные стены и земляной пол.
За крохотным оконцем посвистывал ветер с гор. В левом углу, на низком столике, был оставлен ужин.
Но в данную минуту Лобанова интересовала постель – деревянная рама с натянутыми поперек полосками кожи.
Обняв Тзану, он стал целовать ее, сначала бурно, задыхаясь, но потом, придя в себя, продолжил приятный процесс более вдумчиво, со знанием дела.
– Я соскучилась по тебе… – прошептала девушка, прижимаясь, притираясь к возлюбленному.
– И я…
Медленно раздевая Тзану, Сергий забормотал:
– Настоящее искусство брачных покоев глубоко и темно, как водный поток. Совокупляясь, надо применить к себе восемь приобретений, избегая семи потерь. Секрет же подлинного единения Инь и Ян в том, чтобы не позволять семени изливаться наружу…
– Да-а? – промурлыкала Тзана.
