Помотав головой, капитан отогнал от себя сон – стандартную реакцию на универсальный антидот. Вообще, антидот предназначался для других целей, нежели лечить от похмелья перепивших офицеров, но уж больно удобная штука получилась. Он распознавал спирт и продукты его разложения в крови человека, как и любой другой яд, и вычищал кровь быстро и качественно. Точнее, он разлагал отраву, но это уже непринципиально. Главное – результат, а он был выше всяких похвал. Во всяком случае, никто еще не жаловался.
И все-таки спать хотелось страшно. Преодолевая вялость, Соломин заставил себя принять сидячее положение и огляделся. М-дя… Погуляли…
Вся комната была завалена пустыми бутылками, стаканами (настоящими, гранеными, антиквариатом, а не современным пластиковым ширпотребом), пустыми, полупустыми и совсем полными тарелками с закусками. Откуда-то из дальнего угла доносился богатырский храп, но кому он принадлежал, Соломину было не видно, а вставать и смотреть он ленился – не то было самочувствие, не то настроение, да и особой нужды, честно говоря, не было.
Плотные шторы, тем не менее, не могли удержать яркого света, льющегося снаружи. Одна из вилл, принадлежавших когда-то местному президенту, располагалась в лесу, точнее, в бору, заросшем каким-то местным аналогом сосен. Эти деревья даже пахли почти так же.
Соломин любил хвойный лес, поэтому и определил эту виллу себе в качестве основной резиденции. Не то чтобы сильно шикарная была вилла – прежний хозяин держал ее в качестве охотничьего домика, однако Соломина она устраивала вполне. Бревенчатая, двухэтажная, со всеми удобствами и полностью автономная – что еще надо человеку? Сейчас она вместила их всех, да еще и место осталось.
Стараясь не наступить на лежащих вповалку товарищей, капитан встал и, с трудом удерживая равновесие, пробрался к дверям. Распахнул их – и замер, ослепленный. Ночью выпал снег, первый снег в этом сезоне, и он лежал теперь, невероятно белый и чистый, словно лист бумаги. Пронзительно холодный воздух густой волной хлынул в легкие, и капитан, мгновенно и окончательно проснувшись, ощутил какой-то щенячий восторг, как в детстве, когда бежал с другими такими же вот пацанами кататься на коньках или на лыжах.
Сзади кто-то заворочался, недовольно засопел, разрушая наваждение, и Соломин быстро шагнул вперед, закрывая дверь и отделяя себя от этого жестокого и грубого мира. Теперь были только они двое – он и лес.
Снег скрипел под сапогами – надо же, Соломин и не заметил, когда успел их надеть. Он шел, нет, он летел по заснеженному лесу – снега было много, климат в этих местах был интересный, и первый снег, упав, никогда больше не таял. И Соломину впервые за много месяцев было по-настоящему хорошо.
Метров триста, не больше – и обрыв, под которым медленно и внушительно несла свои воды широкая река с темной, почти черной водой. Соломин встал на самом краю, заросшем зеленым мхом, каким-то шестым чувством ощущая, что он не рухнет, не обрушится под ногами. Если бы он посмотрел с другой стороны, то увидел бы, что здесь обнажена монолитная плита из зеленовато-черного гранита. Местный камень был почти такой же, как и на Земле, да и вообще, на всех планетах гранит был примерно одинаковым. Однако невидимый гранит под ногами сейчас заботил Соломина меньше всего. Его, как в далеком прошлом, завораживала эта спокойная мощь, стремящаяся в вечность, в бесконечный круговорот, перед которым жалкой и ничтожной песчинкой выглядел человек вместе со всей его суетой, со всеми стремлениями и страстями.
А на том берегу был лес. Не такой радостный и почти прозрачный, как здесь, а темный, могучий, древний. Эти места были очень похожи на те, где Соломин когда-то родился и вырос. Может быть, именно поэтому он чувствовал себя в тот момент, как будто вернулся домой.
Сколько он так стоял, не чувствуя холода, без мыслей в голове, капитан не знал. Просто в один момент наваждение схлынуло – и остался одинокий человек на берегу реки. Приходя в себя, Соломин оглянулся, еще раз вдохнул морозный воздух и, ссутулившись, зашагал обратно к дому. Сказка уходила, медленно, но неуклонно, однако оставшееся после нее какое-то светлое и радостное настроение никуда не исчезло. Капитана переполняла сейчас первобытная сила, и он чувствовал, что безо всяких пушек может смести все на своем пути. Когда-то давно, в молодости, только придя на флот, он чувствовал то же самое. С годами острота ощущений притупилась, и такая вот эйфория посещала его все реже, он уже не помнил, когда это было в последний раз. Так, наверное, и наступает старость, вне зависимости от того, сколько ты прожил и сколько тебе осталось, и он все чаще ловил себя на этой мысли. Однако сейчас он вдруг понял, что до старости ему еще очень далеко и все еще впереди.
Не торопясь, медленно успокаиваясь, Соломин вернулся к дому, поднялся на высокое крыльцо, смахнув по дороге рукой снег с деревянных перил. Постоял, облокотившись на них, секунд пять, с наслаждением слушая тишину, а потом решительно открыл тяжелую деревянную дверь и шагнул в комнату.
Здесь ничего не изменилось. Все так же лежали, не приходя в чувство, товарищи, собутыльники, все так же слабо мерцали, догорая, угли в камине. Соломин чуть ли не с нежностью окинул лежащих взглядом – мало какой капитан или политик могли позволить себе пьянствовать с подчиненными, не боясь уронить авторитет. Соломин был и капитаном, и политиком. Соломин мог.
Здесь, на первом этаже, в большой комнате, точнее, зале, собрались наиболее стойкие – те, которые, закаленные боями и походами, не убоялись и зеленого змия. Более молодые и менее опытные товарищи дрыхли сейчас на втором этаже, кто-то добравшись туда сам, а кто-то и унесенный отзывчивыми товарищами. Старшее же поколение, окружив доживающего последнюю свободную ночь Джораева, устроилось внизу и продолжило попойку до победы. В смысле, как раз до того момента, как качественные, но очень уж обильные спиртсодержащие жидкости победили их.
Народ лежал там, где его застал сон. Пожалуй, удобнее всех устроился Мещевич, который не только подгреб себе под голову честно упертый с дивана валик, но и сумел каким-то образом стянуть с левой ноги щегольский сапог. Ну что же, опыт не пропьешь, хотя на правую ногу сил у старшины уже не хватило. Это ему, правда, совершенно не мешало – именно он с наслаждением храпел, оглашая комнату неблагозвучными, но сочными руладами.
Остальные устроились попроще. Кто-то использовал вместо подушки кстати подвернувшуюся ногу товарища, кто-то обошелся и без этого. Стриптизерша вообще спала в обнимку сразу с двоими… Молодец, девка, не теряется. Зато тепло.
Усмехнувшись, капитан подошел к камину, подкинул в него несколько поленьев, разворошил уже начавшие подергиваться серым пеплом угли и пару раз дунул во всю мощь своих легких. Взметнулись на мгновение язычки пламени, коснулись сухих, смолистых поленьев и вдруг, совсем как живые, решительно поползли по ним вверх, вгрызаясь в дерево, и с треском взлетели вверх, втягиваясь в трубу. Соломин довольно улыбнулся, подошел к дивану, как ни странно, не занятому, и с размаху опустился на жалобно звякнувшие пружинами кожаные подушки. Хорошо!..
Сзади кто-то заворочался и глухо, хотя и вполне цензурно, выругался. Капитан обернулся – ну да, так и есть, Петровань очнулся. Невысокий, подвижный, как ртуть, и опасный, как кобра, старший сержант Петровань был, наверное, лучшим разведчиком, какого только можно представить. С флота он вылетел за неуемную любовь к слабому полу – не по чину замахнулся, закрутив роман с дочкой какого-то импортного дипломата. И добро бы красавица была, а то та еще корова, ну да мартовские коты не слишком разборчивы. Для Петрованя март был всегда, вот и устроил международный скандал… Как он вообще с ней познакомился? Об этом сержант умалчивал, на все вопросы лишь многозначительно закатывая глаза. Ну да ладно, с кем не бывает. В общем, начальство предпочло замять дело, хотя могло бы попросту послать иностранного щеголя на известные всему миру три буквы.
