– Жениться? У тебя что, и невеста для меня припасена?
Надеюсь, не в холодильнике? – у Платона вдруг начал слегка заплетаться
язык.
– У меня есть старая подружка, Фаина, чудо-баба!
– Ты предлагаешь мне свои объедки?
– Да боже упаси. У нас с ней никогда ничего. Но она
разошлась с мужем, сейчас в простое, такая баба… Умная, красивая, энергичная, а
готовит… Мечта!
– А что ж ты сам-то?
– Да не мой тип… И вообще, мы дружим… А это частенько
куда ценнее постели…
– Сколько лет?
– Тридцать пять…
– Да ну… Старовата…
– Ну ты и скотина!
– А у тебя-то самого сколько лет бабе?
– Что в данном случае подразумевается под словом
«баба»? – Родион тоже был изрядно пьян. Его тянуло на
откровенность. – У меня сейчас нет постоянной… девушки. Или бабы… Но влюблен
я по уши, братишка ты мой дорогой. По у-ши, понимаешь?
– А она?
– А она… нет. Вот такая петрушка. А ей, между прочим,
сорок один год и сыну девятнадцать…
– Родька, я тебя не узнаю! – пылко воскликнул
младший брат. – Добивайся! Бери штурмом!
– Она живет в другой стране…
– Как ее зовут?
– Лали.
– Лали? Красивое имя… Она что, замужем?
– Вдова.
– Невеселая вдова?
– Именно.
– Так развесели… Укради ее, увези куда-нибудь в
романтическое место… Она кто по национальности?
– Русская.
– А живет где?
– В Германии.
– Укради! Точно говорю, укради и она твоя будет.
– Что ты заладил, укради, укради. Мы ж цивилизованные
люди.
– К чертям цивилизацию! Один мой знакомый в Нью-Йорке
втюрился в девицу, а она фордыбачила, так он подогнал машину к месту ее работы,
а она пела в русском ресторане, дождался пока она выйдет, предложил подвезти,
она села к нему и он ее увез за город, в шикарное место, ну она и не устояла. И
учти, это в Америке! У вас, да и в Европе, еще нет этого идиотизма с
сексуальными домогательствами, чуть что и суд… Бред собачий… А как прикажете
размножаться, а? Так что, братишка, вперед! Хотя зачем тебе баба за сорок с
взрослым сыном? Да еще в Германии… Дурак ты, Родька, хоть и старший брат.
– А я вот сейчас тебе ее покажу… – Родион встал и
слегка покачиваясь вышел. Через минуту он вернулся. – Вот смотри, какая…
Платон взял в руки рамку.
– Кто это? – спросил он вдруг охрипшим голосом.
– Лали.
– Глупость какая… Так не бывает.
– Почему?
– Это Ева…
– В смысле, что я Адам?
– В смысле, что это Ева… Она была моей невестой, а
потом бросила меня и исчезла… Это из-за нее я приехал.
– Что? Что ты несешь? Какая к черту Ева?
– Ева, надо же… забыл фамилию… Студенточка
мединститута… Мы собирались пожениться, а она… И чего ей было надо, хотелось бы
знать… Красивая была, зараза… И предкам нравилась, мама ей шмоток надарила, у
нее потом хватило наглости заявиться к маме и все вернуть… Гордая, сука!
Родион почувствовал, что трезвеет.
– Тоник, опомнись, это не она! Просто похожа, наверное.
Это Лали, она художница, делает какие-то эксклюзивные украшения… У нее магазин…
– Кстати, у Евы мать была художница, правда, какая-то
шизанутая, вышла замуж за еврея и умотала в Израиль… Евка потребовала, чтобы я
не скрывал этого от предков… Ну, они и купились… Честная, мол, благородная, а
она потрахалась со мной и слиняла…
Платон всхлипнул, его совсем развезло.
– Вот, братушка, а теперь ты попал… Плюнь на нее…
Плюнь! Она тебе жизнь сломает!
– Но тебе-то она жизнь не сломала, впрочем, это все
чушь… Твою звали Ева, а это Лали… Дай сюда! – он вырвал из рук брата
фотографию.
– Да она это, она! Скажи, у нее на правом плече есть
шрам? – вдруг вспомнил Платон.
– Шрам? Да… есть, – побледнел Родион.
– Ну, что я говорил! Это она, сволочь…
– Не смей так говорить! Если она тебя бросила, это еще
ничего не значит.
– Значит! Меня никто не бросал, ни до, ни после. Я сам
их всех бросал… Слушай, Родька, мне одна ее подружка потом сказала, что Евка
связалась с сорокалетним стариком… Я еще тогда удивлялся, а мне уже сорок три…
Обалдеть. Значит, он был не старик, а мужчина в самом соку… Опытный… Надо же…
– А где ты с ней познакомился?
– На каком-то концерте… Увидел и сразу заволновался…
Она такая была… прозрачная что ли… И глаза бирюзовые. А главное, коса… У нее
коса была до попы… Тургеневская такая девица… И пришла одна…
– А что за концерт? – с каким-то даже болезненным
любопытством спросил Родион. Он вдруг поверил, что Ева и Лали одна и та же
женщина, роковая женщина для братьев Шахриных…
– Не помню… Но помню, что в зале Чайковского.
– А ты тоже был один?
– Нет, я был с какой-то компанией, но как ее увидал,
сразу откололся… Познакомился. Когда она сказала, что ее зовут Ева, совсем
голову потерял… Пошел провожать, она жила далеко, но мне все было нипочем.
Довел до дома, но даже не попытался поцеловать… Свидание назначил… Она пришла…
Ну и завертелось… А потом ее мамаша с мужем свалили, она одна осталась… И
пустила к себе… Родители тогда в загранке были, но ко мне она ни за что ходить
не соглашалась… А у нее не квартира, а клетушка… Бедно так жила… Я был как
ненормальный… И решил жениться, только боялся, что мама опять заведет свою
шарманку про не наш круг… Но, вообрази, мать от нее в восторге была, и отец
тоже…
Он умолк. Родион не понимал, что с ним творится. С одной
стороны он умирал от ревности, идиотской, бессмысленной, с другой, ему до слез
было жалко брата…
– И что дальше?
Ему вдруг нестерпимо захотелось услышать, как Ева—Лали дала
Тонику отставку.
– У нас уже все было решено, мы должны были в августе
уехать в Крым, а мама хотела отремонтировать Евину халабудку, а в июле я с
друзьями уехал в Карелию, в байдарочный поход… Вернулся, а мама мне и говорит,
что Ева принесла назад все подарки… Я кинулся туда, а там ремонт… Какой-то
мужик сказал, что он родственник нового жениха… Сука! – скрипнул зубами
Платон. – Ну я и ретировался… Выходит, она без меня сразу с другим
снюхалась… Зачем мне такая? – И Платон вдруг средним пальцем правой руки
потер лоб над переносицей.
Родиона вдруг словно что-то ударило! Этот жест! Совершенно
так же тер переносицу Петя, сын Лали. Нет, чушь какая-то. Я просто выпил
лишнего…
