— Пустяки, — ответил лаковый, ощупывая Вердарского взглядом. — А вы что тут делать изволите? По какой надобности?
— Случайно. Я не знал, хотел побыстрее. Я тут редко бываю.
— Оно и видно, — сказал лаковый, перемещаясь взором по сюртуку своего визави. — От незнания чего не бывает. Только вот ведь какое дело: за промашки-то свои платить приходится.
— Сударь… — пробормотал Вердарский, отшатываясь. — Я государственный служащий…
— А это нам неважно, — вкрадчиво говорил лаковый, подступая. — Хоть вы мандарин китайский, а будьте любезны…
С этими словами он с силой толкнул чиновника в грудь. Тот отлетел назад и наверняка бы упал, если б не лихаческая коляска, стоявшая позади. Вердарский ударился о нее спиной и затылком. В голове тонко зазвенело, а страх разом вдруг улетучился.
Вердарский вытянул из внутреннего кармана японский пистолет и мигом навел на лакового.
— Я вас сейчас застрелю! — тонко воскликнул Вердарский. — Обязательно! И не вздумайте даже бежать!..
— Чего ж мне бегать-то? — спросил лаковый, заинтересованно глядя на пистолет. — Чай не оголец какой. А вы что ж, эту штуку с японской войны хранить изволите?
— Нет, — сквозь зубы ответил Вердарский и добавил: — Я из сыскной полиции. — Он обернулся к лихачу на козлах. — А ну, давай за городовым! Живо!
— Эва, — ответил тот. — Откель его взять-то? Игнат Спиридоныч аккурат отобедали, теперь почивают. Часа через два — дело другое. А сейчас — ни-ни. Не взыскуйте, барин.
Ужас как не хотелось Вердарскому отпускать лакового поганца, однако что делать? Не ждать же, пока выспится городовой Игнат, сын Спиридона!
Полицейский чиновник почувствовал, что в душе его растет лютая ненависть ко всему околоточно-городовому племени.
— Вот что, — процедил он, показывая пистолетом на своего обидчика. — Дождешься городового и доложишь, что я велел тебя к приставу отвести.
— Да за что ж, господин хороший?
— Сам знаешь. А я после проверю. И если что…
Вердарский переложил пистолет в левую руку, а правым кулаком погрозил лаковому.
Тот, наглец, вдруг засмеялся.
— Вы, должно быть, на службе недавно. В управление поспешаете? Ну, Мирону Михайловичу поклон от меня. А пристава я, воля ваша, беспокоить не стану. Больной человек, желудком мается. Не по-людски будет его тревожить. Да и зачем? Вы ошиблись, я обознался. Квиты-с.
Вердарский вздохнул, соображая, как лучше ответить. Однако лаковый вдруг, мазнув взглядом по лицу полицейского надзирателя, спросил:
— Уж не о пожаре ль дело расследуете?
— О пожаре… — удивленно ответил Вердарский. — А вы почему знаете?
— Мне ли не знать! Мирон Михайлович, он это любит. Как чего посложнее — так, с позволенья сказать, мордой — хрясь! Чтоб, значит, человек сам разбирался. Да-с, метод, скажу я вам. Вот помню, году в десятом… Впрочем, неважно. Не мое это дело. А вам, значит, погорелый «Метрополь» достался? Не позавидую.
— А вы сами-то кто будете? — спросил Вердарский, не слишком разобравшись в несколько путаной речи лакового.
— Егор Чимша, Мирона Михайловича старинный знакомец. — Лаковый сдернул картуз и шутовски поклонился.
И тут Вердарский догадался.
— Так вы… из наших?.. — прошептал он.
Чиновник слышал не раз, что у жандармских и полицейских чинов имеются свои секретные агенты, в миру совершенно неотличимые от обывателей. Да они и есть обыватели, только жизнь их, некоторым образом, двойная. И, вероятно, очень опасная.
Лаковый с достоинством кивнул.
Теперь Вердарский смотрел на Егора Чимшу с уважением.
— Простите. Тут явное недоразумение.
Он спрятал свой японский револьвер, пригладил ладонью волосы и глянул на часы. Оказалось, что поход через Кривоколенную похитил без малого сорок минут. Вот тебе и срезал дорогу!
— Торопитесь? — спросил лаковый, вглядываясь в лицо полицейского. — Так это не беда. Это я мигом улажу.
Он повернулся к лихачу, который все еще сидел неподалеку в свой пролетке с дутыми шинами.
— Давай-ка, Еремка, отвези барина в жандармское.
Лицо у Еремки сморщилось, точно укусил он совсем зеленое яблоко.
— Была охота! Вон, в Коммерческом скоро закончат, как раз седоки появятся. А я тут зазря надрывайся? Не согласный! Нету, значит, моего интересу!
— Будет тебе интерес, — пообещал лаковый.
Вердарский слушал этот разговор со смешанным чувством. Конечно, правильнее всего было бы сесть в пролетку и с самым независимым видом сунуть лихачу-выжиге полтора рубля (или они уже по два берут?). Однако это бы стало непростительным расточительством, позволить себе которое Вердарский не мог. Но… Все-таки было б неплохо этаким фертом подкатить к управлению на лихаче! Признаться, совсем неплохо. Поэтому, когда лаковый пообещал неуступчивому Еремке «интерес», Вердарский решил, что сейчас Егор Чимша шепнет что-то лихачу на ухо или подаст еще какой-нибудь знак, после чего дело-то и устроится.
Однако вышло иначе.
Лаковый как-то по-хитрому щелкнул пальцами, и рыбкой блеснул в воздухе серебряный целковик. Еремка его поймал, вмиг просветлел лицом и даже распахнул дверку:
— Милости просим!
Что тут скажешь? Сыщик, сгорая от стыда, молча полез в пролетку.
Когда он уселся, лаковый подошел и сказал вполголоса:
— Прежде чем с докладом пойдете, личико соблаговолите умыть. А то вон как сажей измазались. Не одобрит Мирон Михайлович. Он ведь такой: любит все по регламенту.
Путь до жандармского управления, во флигеле которого обосновалась сыскная полиция, был недолгим. Однако даже за это время возница успел изрядно надоесть своей болтовней.
— У нас работа нервная, потому как с людями, — вещал Еремка, то и дело оглядываясь на седока. — Это вон у деповских все просто: знай себе стучи по железке! А железке-то что? Ей ведь все равно, каков ты с виду и чего на душе твоей. Для железки главное, чтоб молоток был увесистым. А в нашем деле другой подход надобен. Ну, вы-то меня понимаете, барин. У вас, поди, тоже без особенного подходу — ни тпру ни ну. Верно я говорю?
«Вот приклеился, пустомеля! — подумал Вердарский с неудовольствием. — И что это каждый ванька чуть ли не по плечу меня хлопает? Значит, есть что-то во мне такое… неосновательное…»
Однако настырный Еремка смотрел, ожидая ответ, и Вердарский сказал, только чтоб отвязаться:
— По-всякому бывает. Ты смотри, куда едешь. Не то поломают твою замечательную пролетку — на ремонт никаких денег не хватит, — добавил он мстительно.
— Эх! Деньга — что голубь. Прилетит, улетит — не заметишь. Я за деньгой не гоняюсь. Мне по жизни другого надобно.
