— Чего ж тебе нужно, коли не денег?
— Интересу, — быстро и охотно ответил Еремка. — Когда есть интерес, тогда жизнь веселей.
— И что, большой интерес седоков по Харбину катать?
Еремка сдвинул картуз на затылок.
— Это когда как. С вами вот, барин, прямо сказать, не очень. А с другими любопытно бывает.
Вердарский криво ухмыльнулся.
— Я-то чем не угодил?
— Не серчайте, барин, да только скушный вы человек. Оттого, что молодой и жизни не знаете, а показать это боитесь. Оно, может, пройдет с годами. Или не пройдет, — добавил кучер раздумчиво.
— Ну а другие? — спросил Вердарский, задетый словами доморощенного философа. — Другие-то чем тебе интересны? Песни, что ли, поют?
— Случается. Только не в них дело. Спеть-то я сам могу. А любопытна мне человеческая середка.
— Фу ты! Это как тебя понимать?
— Ну вот, скажем, вез я как-то барышню. Махнула мне ручкой, села. В Фудадзян, говорит. И сует деньги сразу, не глядя. Платье на ней, значит, воздушное, зонтик пузырчатый — все как положено. И шляпка с вуалью. Думаю я про себя: а куды ж ты такая раскрасавица собралась? К сватье-куме, аль к полюбовнику? Час-то свободный, муж наверняка на службе. Вот и наблюдаю. А ей и неведомо. Вот в этом-то и есть мой самый большой интерес!
— Куда ж она ехала?
— Да на Китайскую улицу. Сошла возле старой школы — может, знаете? — и дальше — пешочком. А сзади я качу потихонечку, доглядываю. Хотя уж и так догадался, куда она шла. Да только охота было проверить.
— И что же?
— А как думал, так и вышло. Стоит там за тополями фанза. В ней одна старая китайская ведьма живет. Особа известная! К ней многие дамочки тайно наведываются. Особенно те, которые из благородных.
— С какой стати?
— Да с такой: ведьма та плод вытравлять умеет.
— Гм… — смешался Вердарский. — А почему ж только из благородных? Скажем, какая-нибудь прачка или, гм, поломойка… им ведь тоже такие услуги бывают потребны? Разве нет?
— Оно конечно, — согласился возница, — да только денег у господ поболе. А ведьма та страсть как жадна. Дерет — помилуй мя Господи — три шкуры!
Вердарский промолчал. Начинала болеть голова, и отчего-то вместе с болью росла неприязнь ко всей полицейской службе.
— А вот вчера, барин, жутко меня удивили, — продолжал Еремка, который никак не мог остановиться и собирался, очевидно, трещать до самого управления. — Я как раз с Глиняной ехал. Поворачиваю, а там — гостиницу «Метрополь», значит, кто-то на дым пустил. Полыхает — любо-дорого! Подъехал. Тут и седоки вывернулись. Один, военный, рукой машет — тормози, дескать, так твою-разэтак!
— А дальше? — заинтересованно спросил Вердарский, тут же вспомнив россказни козлобородого мужичка.
— Остановился я. Господа сели. Я б четверых ни в жисть не взял, да только офицер был больно сердитый. Так глянул — даром бы свез. Оно и понятно: будешь злой, когда твой дом горит. Даже если это такая дрянь, как «Метрополь», будь он неладен.
— С чего ты взял, что седоки были из «Метрополя»?
— Да вид у них был такой… тут уж не ошибешься. Одним словом, погорельцы. На окна глазели — и все на разные. Туда, где жили, стало быть. А один, в пальте кавэжэдэковском, чуть обратно в огонь не прыгнул. Его офицер удержал. Я издали это видел, когда только поворачивал с Глиняной.
— И куда ж ты повез их? — поинтересовался Вердарский, страшась, что неуемный возница ответит: «На вокзал». Или нечто подобное, напрочь лишающее услышанное всякого интереса.
Но Еремка вдруг засмеялся:
— А в Модяговку они укатили! Значит, клин клином намерились вышибать.
— Это почему?
— Потому что те господа изволили в развеселый дом закатиться. Заведение очень известное! Я там чуть ли не каждый день бываю. Не сам, конечно, — седоков отвожу.
— Да погоди ты! — прикрикнул Вердарский. — А что дальше-то было?
— Дальше? Ну, повез я их. Куда, думаю, направятся? Офицер говорит: особняк Дорис знаешь? Отвечаю — конечно, как не знать, вашбродь! А он продолжает — дуй, да побыстрее! И тут мне уж сил нет как стало интересно — у людей все сгорело, а они к девкам. Впрочем, офицер при деньгах был. Значит, главное при себе сохранил. Он хваткий, это я сразу понял. А расплатился щедро. Правда, чуть по морде не угостил, — отчего-то с гордостью добавил Еремка.
— А остальные?
— Что — остальные?
— Ну, кто они, как выглядели?
Еремка усмехнулся, тряхнул вожжами. Пролетка покатила быстрее.
— Стало быть, и у вас интерес появился, — сказал он. — Поня-ятно. Остальные, значит… Трое их было: один матерый, на жандарма похож, только в штатском. Второй — старик, в генеральской шинели. А третий — ни то ни се. Глуздырь какой-то. Он-то в огонь и кидался. А после все молчал, пока в Модяговку катили.
Пролетка миновала железнодорожную больницу. До управления было рукой подать.
— Не гони так! — крикнул Вердарский. — Почти приехали.
— Знаю, барин, — возница понимающе кивнул. — Чин чином подкатим. А хотите, я вам дверку распахну. А?
— Ты болтай, да знай меру! — рассердился Вердарский. — Не то твой интерес доведет тебя до холодной! Без бирки останешься!
— Ну, — возница пожал плечами. — Оно всяко бывает. Только я свой интерес и без бирки найду. Вон хоть в железнодорожную санитаром наймусь. Деньгу неплохую плотют, и насмотришься столько — на полжизни хватит.
Тут как раз подкатили к подъезду жандармского управления. Возница ссадил своего седока, беззастенчиво подмигнул на прощание и укатил. А дверку так и не открыл, паршивик!
* * *
— Это очень хорошее сливовое вино, — повторил Чен. — Теплое вино. Ты будешь доволен.
Он выпил уже вторую чашку. Ему нравилось запивать жирное сладким вином, и Чен никак не мог понять, почему его гость отказывается.
— Не хочу, — сказал Грач. — Я уж лучше чайку. Хотя он у тебя зеленый, дрянной.
Не объяснять же, в самом деле, что от вина подагра становится злее. Квасу бы! Впрочем, ладно, чай тоже ничего, хоть и брандахлыста.
Чен выпил третью чашку вина, и взгляд его сделался масляным.
— Вы, русские, не знаете толка в еде. Вам все равно, что есть. Вот, к примеру, золотые рыбки, если правильно их зажарить, становятся как живые: открывают рот и приподнимают хвостики. Это очень красиво. И очень вкусно, особенно если посыпать кайенским перцем. А вы можете сожрать их живыми.
Чен улыбнулся и закрыл глаза. Должно быть, в этот момент он мысленно любовался видом правильно зажаренных рыбок.
— А как мой повар готовит утку? — продолжал он. — Он готовит ее так. Сперва едет в деревню и выбирает специально откормленных уток, очень жирных и очень нежных. И везет их сюда, всячески оберегая. Если утка в пути испугается, ее мясо станет горьким. Это очень важно! Поэтому повар относится к уткам, как к собственным детям.
