Рябой глянул через плечо.
— Ты чего там бормочешь?
Но Павел Романович не стал отвечать.
Никто их не остановил. Выбрались с хутора, встали.
— Может, до перелеска? — спросил Павел Романович.
— Вот те шиш.
Рябой сложил из пальцев дулю и предложил ею полюбоваться.
— Видел? То-то. Я свой уговор выполнил. Теперь твой черед… Эх, не вовремя!
Последнее замечание относилось к полному почти месяцу, выплывшему над лесом. В другое время им можно было залюбоваться, но не теперь.
— Ну, мне-то все равно, — сказал рябой. — Твоя забота. Счастливо добраться, вашбродь.
— Постараюсь… Постойте, что вы делаете?
— Контрибуцию ищу, — ухмыльнулся рябой, шаря у ротмистра по карманам. Выудил серебряный портсигар, прикинул на руке. — Зазря я, что ли, старался? А ему все одно — без надобности…
Ситуация складывалась отвратительная. Способа удержать рябого от мародерства Павел Романович не видел. Наверняка «дидов» племянник при случае не замедлит пустить в ход револьвер. Чего ему стесняться? Мало ли что золото! Оно ведь еще где-то в Харбине. А тут — прямая пожива.
Скрипнул Павел Романович зубами, сказал:
— Ну, все уже?
— Не… Щас. Ого, какая рыжуха!
Рябой держал на ладони золотую цепочку, с которой свисал нательный крест ротмистра.
Дохтуров вскочил на ноги:
— Прочь руки!
— Остынь, — ответил рябой.
Тут Павел Романович заметил, что «дидов» племянник держит крестик в левой руке, а в правой — револьвер. И направлен ствол в его сторону.
— Оф-фля, — вдруг раздался чей-то знакомый голос.
Несмотря на дефект речи, Дохтуров тут же этот голос узнал. А вот рябой — нет. Да и не мог он его знать, потому что видел ротмистра первый раз в жизни. И, как оказалось, в последний.
Когда Агранцев произнес свое искаженное «опля», рябой перевел на него взгляд.
И тут ротмистр ухватил рябого обеими руками за уши. Со стороны могло показаться, будто ротмистр собирается расцеловать «дидова» родственника.
Но Агранцев, понятно, целоваться не стал. Вместо этого приподнялся навстречу и с силой ударил рябого лбом точненько в нос.
Этот удар совершенно потряс «дидова» племянника. Он упал прямо на ротмистра. Тот ловко, кошкой извернулся и, оказавшись сверху, ухватил рябого за шею. Рванул в сторону-вверх. Как-то хитро рванул, с вывертом.
Раздался сухой щелчок — будто сучок обломился.
— Занавес, — сказал ротмистр.
* * *
Все произошло быстро. Так, что Дохтуров не успел ни вмешаться, ни даже слова сказать.
— Зачем? — наконец спросил он.
— Чтоб он нас не убил, — ответил Агранцев.
— Вы ничего не знаете. Этот солдат хотел нас спасти.
— Сомневаюсь. И он никакой не солдат… Слушайте, развяжите же мне ноги! — сказал ротмистр. Четкость речи к нему возвращалась с удивительной быстротой.
— Вы что-то слышали из нашего разговора?
— Да почти все.
— Не может быть. Мы говорили тихо.
Ротмистр отмахнулся:
— Бросьте. Это вам только казалось. А для слуха тренированного… Значит, так: мадемуазель вы бы все равно не спасли. Ее б наверняка убили на рассвете, как и всех. Зачем она им? Да и вас после рандеву в «Муравье», вернее всего, нашли бы где-то в канаве, с ножиком под ребром.
Дохтуров промолчал. Не исключено — ротмистр прав.
— Впрочем, все это не имеет значения, — сказал Агранцев.
— Что именно?
— Собирался он барышню выпускать, нет ли — неважно. Я убил бы его в любом случае.
— Потому что с нами воюет?
— Нет, доктор. Не потому. А оттого, что нет ему места на русской земле. Ни ему лично, ни всей его камарилье.
И так это было сказано, что не оставалось сомнений: будь его воля, наутро ротмистр Агранцев не оставил бы пустовать заготовленные красными колья.
— Будет, пошли, — сказал Агранцев, закидав убитого ветками.
— Да сможете ли вы идти? — спросил Дохтуров.
— Постараюсь… с вашей помощью.
— Нет. Лучше я один, — сказал Павел Романович. — Возьму вот его револьвер, — он кивнул на убитого. — А от вас пока толку мало.
Агранцев дотронулся до лица, поморщился.
— Вы правы… Ладно. Револьвер берите, а заодно и куртку. Картуз тоже наденьте — так вам будет спокойнее. Управитесь?
— Управлюсь.
Это не было пустой бравадой. Павел Романович чувствовал, что осилит. В амбаре лишь «дид» с утконосым. Как-нибудь. Они ведь не ждут такого сюрприза.
Бестрепетной рукой Павел Романович обыскал карманы убитого, забрал офицерский наган. Заглянул в барабан: патроны на месте, капсюли целы. Собрался уже уходить, но ротмистр вдруг сказал:
— Подождите. Мне что-то не хочется здесь оставаться.
— В чем дело?
Агранцев передернул плечами.
— Не знаю… Не нравится, и все. Если угодно — предчувствие.
— Что предлагаете? Идти вдвоем нам немыслимо.
— Верно. А мы вокруг двинемся, вдоль хутора. С задней стороны к амбару и подберемся.
— Не получится. У них выставлено охранение.
— Не станут они всерьез караулить. Кого им бояться? Вся наша военная сила сосредоточена нынче в Харбине. На триста верст кругом никого.
— А Семин?
— Семин далеко на западе. А эти как пришли, так и уйдут, и никто их не остановит. Просочатся, будто сквозь сито.
Павел Романович не был уверен, что ротмистр впрямь сможет идти. Но решил: там будет видно. А вдвоем, что ни говори, надежнее.
Но смущала Павла Романовича некая метаморфоза, совершавшаяся, можно сказать, прямо у него на глазах. Он прекрасно знал: человек, которого отделали так, как изукрасили ротмистра, самое малое неделю проведет неподвижно в постели. И долго еще не сможет самостоятельно действовать. А тут извольте полюбоваться — господин Агранцев бодр и вполне свеж. Ну, это, конечно, преувеличение — на ногах он стоит не вполне твердо, и правая сторона лица по-прежнему багровиной заплыла, но сила в руках немалая (как он рябого-то!), мыслит разумно и даже перестал шепелявить.
Объяснения этим фактам не было. Про себя Дохтуров решил, что все дело в необычайной нервной энергии ротмистра, которая его буквально гальванизирует.
Они двинулись вдоль плетня, окружавшего хутор.
Почва была глинистой, размытой. Ноги в ней вязли по щиколотку. Поэтому, когда добрались, Павел Романович дышал тяжело, и пот лил с него ручьем.
