– Читал-с. Да только, признаться, ни черта в них не понял. Образование имею купеческое, всякие там медицинские трубки-мензурки для меня – тьма египетская. И вообще, я, доктор, сызмала крови боюсь. Как услышу про впрыскивания или там зубодерное дело – верите ли, поджилки трясутся.
– Это дело привычки. А что до саквояжа – то весьма признателен. В тех записях результат пятилетней работы. Безумно жаль было бы потерять.
– Вот и прекрасно. Однако куда это мы направляемся? Город уж позади остался.
– В предместье. Недалеко, в четверти часа. Для вас, думаю, не расстояние. Вид у вас прямо цветущий. Будто десяток годов сбросили.
– Да-с. Я и вправду словно помолодел.
– Значит, нести поклажу было не в тягость. Кстати, насчет корзины я в восхищении. Мало б нашлось желающих. И то: кинули бы в лесу, и весь сказ.
– Ну… – протянул Клавдий Симеонович. – Ежели откровенно, корзину-то не я тащил.
– А кто? – удивился Павел Романович.
– Генерал. Мы с ним вместе с «Самсона» ныряли.
– Чудеса! – Дохтуров даже остановился, головой покачал. – Генерал Ртищев вплавь преодолел Сунгари? Трудно поверить.
– Как хотите. А только так и было. И потом по лесу мчал – будто лось или олень там какой.
– Где ж он теперь, сей олень? – спросил Дохтуров. – Хотелось бы повидаться. Все-таки – пациент.
– Это кому как, – ответил титулярный советник. – Мне он без надобности. Та еще штучка. Я и так все про него понял.
– Что ж вы поняли?
– После, – ответил Сопов. – А сейчас давайте-ка шагу прибавим. Мне эта местность не нравится.
К фанзе подходили сторожко, но она оказалась пустой. Хозяин-китаец что-то чинил во дворе, жены его не было видно.
Дохтуров вошел первым.
Лаз в подпол открыт. Павел Романович нахмурился, но тотчас сообразил: дышать-то внизу надобно, вот и открыли. К тому ж масляная лампа. Без открытого люка давно бы все задохнулись.
Он подошел к черному проему в полу, заглянул и стал спускаться.
Воздух внизу был вязким, тяжелым. Глаза, привыкшие к дневному свету, не сразу освоились.
– Пришли? – раздался голос Дроздовой. – Слава Богу. А то я уже разное думала…
– Жив?
– Да. Только вроде без памяти. А это кто с вами?..
– Сопов, Клавдий Симеонович. Я рассказывал – он был с нами на пароходе…
Павел Романович склонился над умирающим. Ротмистр был без сознания. Он весь горел. Жар сухой, без выпота. Пульс частый, горячечный.
– Давно без чувств?
– Почти сразу, как вы ушли. Однажды только пить попросил.
– Давали?
– Нет. Вы ж запретили, я помню… Господи, а это еще что?!
– Это, сударыня, самое что ни есть дорогое для нашего ротмистра существо, – сказал Клавдий Симеонович, пристраивая корзину на земляном полу. – Прозвание имеет человеческое: Зигмунд. Они с Владимиром Петровичем большие приятели. Даже вместе сражались, в японскую-то войну…
– Шутите? – неприязненно спросила Дроздова.
– Да какие уж тут шутки. – Сопов вздохнул, подвинулся ближе к ротмистру. Спросил, приглушив голос: – Что, совсем плох?
– Безнадежен… Скоро начнутся боли.
– Ах ты, господи! Вот ведь казус какой! А я для него эту скотину столько верст по тайге тащил. На своем-то горбу. Эх, жаль. Красивый человек, отчаянный. Мне такие по сердцу. Да и вообще…
Что он имеет в виду под словом «вообще», Клавдий Симеонович пояснить не удосужился. Развязал платок, открыл корзину.
Кот Зигмунд мигом выпрыгнул на земляной пол, потянулся, сладко зевнул. Надо сказать, вид он имел вовсе не авантажный: всклокочен, шерсть местами заметно повытерлась. Левое ухо смотрело вниз, а у основания его была заметна зажившая ссадина. Покружив, кот уселся и принялся мыться.
– Что это он… в таком виде? – спросил Павел Романович.
– Так и мы не лучше, – сказал Сопов. – Хорошо еще, живы остались.
Внезапно Зигмунд оставил свое занятие. Он вдруг завертел головой, выгнул спину и зашипел.
Мадемуазель Дроздова вздрогнула:
– Что это с ним?
Никто не ответил.
Между тем кот заметался по погребу. Это продолжалось недолго: он мигом нашел ротмистра, мяукнул, после вспрыгнул на грудь и стал тереться мордочкой о лицо.
– Вот ведь верность какая, – сказал Сопов. – Средь котов это редкость. А заразу не занесет? Может, убрать?
Павел Романович покачал головой:
– Теперь это все равно.
– Вы разыскали опий? – спросила Анна Николаевна.
Дохтуров повернулся к ней. В красноватом масляном свете глаза у мадемуазель казались невозможно огромными.
– Во всем городке нет ни одной уцелевшей аптеки.
– А если он очнется? Что станем делать?
Павел Романович промолчал. Вообще-то, это его вопрос. А никак не молоденькой девушки, не окончившей даже и сестринских курсов. Однако сейчас безразлично, кому сей вопрос адресован.
– Господин Сопов весьма благородно вернул мне мой саквояж, – сказал Павел Романович. – В свое время я содержал там небольшую аптечку, для экстренных случаев… Подождите.
Он поставил саквояж на колени, раскрыл. Погрузил внутрь руку и принялся что-то нащупывать.
– Ну как? – спросила нетерпеливо Дроздова.
– Подождите… Вот здесь потайное отделение. На кнопочках, почти неразличимое. Сейчас…
Один за другим раздались три тихих щелчка. Павел Романович пошарил рукой в чреве саквояжа.
– Нашли?
– Да. Вот.
Он вытащил небольшую стальную коробочку. Когда-то она была блестящей и гладкой, но теперь поверхность ее поржавела от речной воды. Один угол был смят.
Раскрыл коробочку Павел Романович не без труда. Наконец перед глазами предстали размокшая в кашу бумага и стеклянная крошка.
– Что это? – спросила Дроздова.
– Порошки в аптекарской бумаге. И растворы для впрыскивания. Как видите, все погибло.
– Здесь был морфий? – дрогнувшим голосом спросила Анна Николаевна.
– Да. Две или три ампулы.
– Может, что-нибудь уцелело. Дайте ваш саквояж!
– Бесполезно.
– Ах, да что же вы в самом деле! – Дроздова решительно забрала у него сак. Осмотрела внутри, потом шпилькой вспорола подкладку. – Посветите!
Павел Романович покорно взял со стены светильник, поднес ближе.
Некоторое время никто не произносил ни слова. Потом Анна Николаевна вскрикнула:
