– Свежуют, – подсказал Грач.
– Да. Потом долго тушат в особом соусе, рецепт которого мой Ю Фань не скажет никому. Даже под пыткой.
– Ну, под пыткой-то скажет, – заметил Грач, на которого описание блюда не произвело никакого впечатления. – Впрочем, мне все равно. У меня нет своего повара. А вообще я больше блины с салом люблю. Под горькую с ледника. Их, кстати, хорошо в «Метрополе» пекли. А еще кашу гороховую. Как довалюсь до нее – за уши не оттащишь. Эх, жаль, нету теперь «Метрополя». Сгорел он вчера. Да ты небось слыхал?
Чен скорбно улыбнулся:
– Харбин город большой, случается всякое. Я ничего не слышал.
– Это точно, – кивнул Грач. – Харбин большой. Да только постоялые дворы горят все ж не каждый день. В сегодняшних газетах о том только и пишут.
– Я не читаю газет.
– Да, верно, – усмехнулся Грач. – Зачем тебе? Ты и без них все знаешь.
– Не так много, как думает мой гость. Про «Метрополь» я ничего не знаю. Это очень большая беда. Жаль.
– Ты даже не представляешь, насколько она большая. – Грач откинулся на спинку стула и глянул на Чена в упор. – Гостиница была двухэтажной. Кто наверху жительствовал, всех Господь прибрал.
– Сгорели? – сочувственно спросил Чен.
– Это они после сгорели. А сперва им кто-то головы посворачивал. Очень умело. Прямо как твой повар – утке.
– Если тот дом сгорел, – спросил китаец, – откуда известно про головы?
Он оглянулся и посмотрел назад, на стену, где висела большая китайская картина – с великой Желтой рекой, джонками и восходящим солнцем. Грач знал, что у картины имелось специальное назначение: она закрывала потайное окно, снаружи совсем неприметное. Через него в случае надобности можно очень быстро попасть на улицу.
– Ты, Чен, на пепелище никогда не бывал. Сгоревших человечков не видел. Костяк-то всегда остается. Правда, ветхий – ткни пальцем, он и рассыплется. Однако ж все равно видно, что плечи глядят в одну сторону, а челюсть – в другую.
– Жаль, – повторил китаец. – Надо надеяться, полиция найдет и накажет злодеев.
– Сыщет и покарает, – согласился Грач. – Неукоснительно. И это произойдет быстрее, если ей помогут.
Чен посмотрел выжидающе.
– Хозяин той гостиницы – Голозадов Мартын Кириллович, – сказал Грач. – Темный человечишка. И нелюдимый. Один проживал, а после пожара вовсе исчез. И не найти его, шельму. А из тех, кому он дела доверял, – один только китаец, из местных. Он внизу за стойкой располагался. Вроде как состоял на службе, за порядком приглядывал и гостям вел учет. Не простой, стало быть, китаец. Грамоте разумел. И по-нашему мог, и вашими закорюками карябать умел. Его звали Ли Мин. Да ты, верно, знаешь.
– Нет, – Чен покачал головой. – Вы, русские, думаете, будто в Харбине все китайцы знают друг друга. Это не так. Я никогда не слышал про Ли Мина.
Грач поднял руку и по старой привычке потер мочку уха. Потом хрустнул переплетенными пальцами.
– Ну, на нет и суда нет. Ладно, пора и честь знать. Засиделся я тут. А повар у тебя действительно знатный. Как, говоришь, блюдо-то называется? Которое из змеи да из кошки?
– «Битва дракона с тигром». Очень вкусное и редкое кушанье!
– Понятно-понятно. – Грач глянул на часы и поднялся.
Чен сделал какое-то неуловимое движение, и в комнату тотчас вошли два стража в черном.
– Проводите моего гостя.
Грач мельком взглянул на них и повернулся к Чену.
– Знатный у тебя повар, – снова сказал он. – Не хуже, чем предыдущий. Ты умеешь устраиваться. Все у тебя самое лучшее – и кухня, и опий. Ты очень удачливый человек, Чен.
Тот промолчал и холодно посмотрел на гостя.
– Но везучий человек должен быть осторожным, – продолжал Грач, – всегда найдутся те, кто захочет забрать твой успех. Кстати, мне говорили, будто Ли Мин тоже торговал опием. И не только у себя в гостинице. Еще он сбывал его помаленьку по маленьким лавкам. Ухватистый малый. Только это нехорошо. Если опием начнут торговать на каждом углу, что мы все станем делать?
Китаец молчал. Теперь его глаза уже не были масляными.
Грач сказал задушевно:
– Чен, я никогда не интересовался, откуда ты берешь свой товар. Потому что считал: пакость, которую ты здесь продаешь, не выйдет дальше твоего подвала. А что я должен думать теперь?
– Я не знаю никакого Ли Мина, – повторил Чен. – Я никогда ему ничего не давал.
– Хорошо. Верю. Но, может быть, ты подскажешь, где он мог брать опий? Так сказать, по дружбе.
– Прошу извинить, – ответил китаец, – наверное, я выпил слишком много вина. Моя голова совсем не хочет работать. Сейчас я не могу вспомнить никого по имени Ли Мин. Может, я припомню его позже. Зайди ко мне как-нибудь. Только предупреди заранее. Я распоряжусь насчет тушеной свиной головы. И гороховой каши.
– Ну, и на том спасибо.
Грач вздохнул – и вдруг быстро шагнул к столу. Правая рука его скользнула в брючный карман – и тут же вынырнула, сжимая веский свинцовый цилиндр. Крякнув, Грач рукою, усиленной свинчаткой, коротко и страшно ударил китайца в лицо.
Чена отбросило назад, кровь мгновенно залила разбитые губы.
Черные стражи бесшумно (только зашелестели под ногами циновки) метнулись к столу, но Грач выбросил из-под сюртука левую руку – и на слуг Чена глянул черный револьверный ствол.
– Уйми своих янычар! – крикнул Грач. – Не доваживай до беды!
Однако Чен молчал, и тогда Грач ударил его снова.
Стражи зачарованно смотрели на револьвер в руке русского полицейского. Потом старший остро вскрикнул и выхватил из складок одежды широкий короткий нож.
Тут Чен что-то быстро произнес – и оба стража попятились, отступили к двери, по-прежнему не отрывая взгляда от смертоносной семизарядной машинки.
– Ну, что вскудахтались? – сказал им Грач почти благодушно. – Ничего с вашим хозяином не случилось. Багровина под глазом? Велико дело!
Грач повернулся к хозяину, сидевшему на полу возле стены.
– Что скажешь, Чен? Не припомнишь ли теперь Ли Мина? Или мы продолжим готовить старинное русское блюдо под названием «Бой умного медведя с глупой свиньей»?
Чен поднял веки, провел ладонью по губам и медленно, тяжело кивнул. Потом сказал:
– Про Ли Мина мне ничего не известно, но мой бывший повар знает больше меня…
* * *
Вердарский достал часы, глянул. Стрелки показывали четверть четвертого. Пожалуй, пора возвращаться в управление, писать рапорт о прошедшем дне. Проведенном, надо признать, совершенно бездарно.
Задумавшись, Вердарский шел, наклонив голову, не разбирая дороги. И с ходу уткнулся макушкой во что-то мягкое. Это «нечто» охнуло и сказало:
