Ниже шел собственно комментарий – очень эмоциональный, очень патриотичный и совершенно ненужный. К чему? Все и так ясно.
– Их расстреляют, – сказал Грач, откладывая газету. – Непременно.
– Что, всех? – спросил Карвасаров.
– Полагаю, что всех.
– Ну и глупо!
Грач видел, что полковник Карвасаров пребывает в желчно-раздраженном состоянии духа. Такое настроение случалось у него и прежде; имело оно под собой две причины: либо у полковника расшалилась печень, либо случился у него неприятный разговор с директором департамента. Не исключено – то и другое вместе.
Весьма неудачно.
Грач прибыл с докладом по делу «Метрополя», которое, как известно, пребывает на особом контроле у генерала Хорвата. Рапортовать об успехах не имелось возможности: господин Вердарский убит (да еще с потрясающею жестокостью), подозреваемых нет. Тех господ, что из обреченного «Метрополя» перед самым пожаром прямехонько к мадам Дорис нацелились, тоже не удалось разыскать. Да и в самом веселом доме два трупа (барышня и официант). И опять-таки нету подозреваемых. Правда, наличествует все ж некоторая удача: опийная курьерша, которая, должно, обладает касательством к кавалерийскому офицеру (из упомянутой выше компании), поймана. Но и тут все еще зыбко.
В такой диспозиции рапорт обещал обернуться крупными неприятностями – особенно с учетом нынешнего начальственного настроения.
– Зачем убивать великих князей? – спросил Карвасаров. – Зачем плодить мучеников? Им же невыгодно! Это они должны понимать, коли замахнулись соорудить новое общество! И потом, великие князья никому ничего не сделали. Вот, скажем, великий князь Николай Михайлович – большой историк, талантливый человек. Его по всему миру знают. Кому он опасен?
– Любого из дома Романовых можно употребить как знамя, – осторожно сказал Грач. – Господин Ульянов это понимает прекраснейшим образом. И потому не пощадит никого. А что до историков – так революции совсем они не нужны.
Полковник пасмурно на него посмотрел, но не нашелся что возразить. Побарабанил по столу пальцами. Спросил:
– Что у тебя?
Грач вдохнул побольше воздуха, проговорил мысленно: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго» – и принялся рапортовать. Говорил по делу и кратко – полковник не любил, когда перед ним размазывали. Но все ж позволил себе некий маневр: в том, что касалась Вердарского и заведения мадам Дорис, – с подробностями не усердствовал, словно это были события малые, второстепенные, на ход расследования не способные повлиять. Кстати, услышав про злополучного чиновника стола приключений, господин Карвасаров наморщился и ухватился за правый бок. (Ага, все-таки печень!)
Зато обстановочку с курьершей, для себя весьма выгодную, Грач обрисовал досконально. Вывел так, будто через эту курьершу в скором времени все закавыки получится разрешить. На словах получалось гладко и презентабельно – Грачу и самому понравилось.
Однако при упоминании имени курьерши полковник опять скривился – правда, за бок на сей раз хвататься не стал.
А Грач тем временем развивал свою тему:
– Смею полагать, что к той неделе закончим. Выйдем через сию особу на господ из погорелого «Метрополя», возьмем их, а там, уж как говорится, вопрос совершенно технический. Поработать вдумчиво – как раз и подведем субчиков под признательные показания.
Он откашлялся и прибавил, пользуясь тем, что полковник пока что молчал:
– Только с курьершей надобно поработать без спешки. Я с особами подобного толка встречался. Тут главное – не фраппировать немедленным склонением к сотрудничеству. Надобно подвести тонко, деликатно, чтобы она сама поняла – нету у ней выхода, как в наши объятия…
– В которых вы ее и задушите, – докончил полковник.
– Никак нет. У нас далеко идущие планы…
Это было правдой. Однако Грач не сказал, что упомянутые проекты имели характер отнюдь не служебный. Дело в том, что, хотя со времени задержания курьерши не прошло и двух суток, между ней и чиновником для поручений Грачом установились совершенно особенные отношения. А, попросту говоря, изобличенная злоумышленница вступила со своим гонителем в интимную связь.
История, прямо сказать, обыденная, для полицейских чинов никакой новости не составляющая. Тайные сотрудники (из числа прекрасного пола) нередко вступают в любовную интригу с кураторами. Природа свое берет, да и для дела может оказаться полезно. Правда, это касается секретных агентов – а курьершу к последним отнести никак невозможно.
Но Грач на это сказал бы: «Пока что».
Переговорив со следователем, Грач убедил его, что размещать Евгению Адамовну Черняеву (так значилось в ее паспорте, который еще предстояло проверить) в съезжей части или, того хуже, в городской тюрьме – дело не только напрасное, но даже и вредное. Потому как подобного рода особы – существа нервические; очутившись в арестантской среде, запросто могут и руки на себя наложить. А того хуже – научатся от товарок, как со следствием дела вести. Станут в позу – и что тогда делать? А вот ежели разместить на секретной квартирке, да с удобствами, чтоб в привычной обстановочке, и подойти с психологией – тогда куда проще клубочек-то размотать.
В общем, поселил Грач свою подопечную (так про себя ее называл) не на служебной квартире – потому что по нынешним временам это была роскошь, – а в съемном домике на самом берегу Сунгари, в пригороде. Собственно, и не в съемном, а находящемся во временном пользовании. Домик (очень симпатичный: синие стены, белый карниз, сад по-над берегом, и соловьи поют почти до июля) принадлежал отставному чиновнику из полицейского же департамента, который когда-то был Грача старшим товарищем. Выйдя на пенсию, чиновник тот овдовел, стал неряшлив и как-то враз опустился. Единственно, что поддерживало его физически, – городская больница, куда он дважды в году ложился для поправки здоровья (на казенный, разумеется, кошт).
Домик Грачу очень нравился. Он был бы не против его купить. Но хозяин соглашался расстаться с домиком, лишь когда ему уже нельзя будет проживать далее одному. (И за изрядную сумму, подлец!) Правда, Грач как-то поинтересовался приватным порядком у доктора – выходило, что для домика смена хозяина вовсе не за горами.
Вот здесь-то у них и сладилось.
Да и как бы иначе? Хотя служебные горки – крутые, и для здоровья полицейская работа не слишком пользительна, но по мужской части Грач еще был хоть куда. Существовал бобылем, но отнюдь не монахом. В разумных, конечно, пределах. Пассий выбирал со тщанием, разборчиво. Чтоб с удовольствием, однако ж не обременительно.
Евгения Адамовна ему сразу понравилась. Рыженькая (как раз по вкусу), миниатюрная, похожая на мальчишку. (Ведь как умудрилась роль сыграть в поезде – тот дурак-поручик и не заподозрил подвоха.) Говорит с хрипотцой, а как взглянет, так дыхание-то и сорвется. Это, конечно, фигура речи, с дыханием у Грача все обстояло обыкновенно, но в глазах арестантки он почти сразу и безошибочно угадал некий аванс.
