– Это вы мне-с?
– Вам, кому ж еще!
Вместе и покатили.
Зачем подхватил его Павел Романович – трудно сказать. Интуиция, движение души? Может, и так; но подхватил – и после в том не раскаялся.
По дороге разговорились. Человечка звали Сырцовым, а по имени-отчеству – Петром Казимировичем. Оказался он совсем молодым, двадцати трех лет. Был робок и как-то уж слишком принижен. Но это в нем не отталкивало; напротив, хотелось разговорить и в итоге преодолеть эту ненужную робость. Это у Павла Романовича вполне получилось, хотя и не сразу. Оказалось, что господин Сырцов – собеседник довольно занятный. Но это уж после выяснилось, а сперва разговор был пустячный.
– Стало быть, вы – медикус? – вежливо переспросил Сырцов. – Тогда вам точно в Управление дороги-с. Там и врачебный, и ветеринарный отделы имеются.
Дохтуров усмехнулся:
– Ну, ветеринарный – это не по моей части.
Петр Казимирович тут же испугался:
– Ах, это я так, для общего кругозора-с!
Узнав, что во властных инстанциях Дохтуров не вполне ориентируется, Петр Казимирович вызвался быть провожатым.
– Мне не трудно-с, – говорил он, – да ведь и в долгу-с перед вами. До смерти б меня там уходили, кабы не ваше вмешательство-с. Это мне Господь вас послал. – И он быстро перекрестился на оставшиеся позади купола.
Он вправду неплохо знал город, его устройство, знал рычажки и пружинки, которые надобно нажимать, чтоб достигнуть желаемого. А также, куда маслица капнуть, чтобы это желание претворилось бы в жизнь поскорее.
Павел Романович хотел ехать в присутствие сейчас же, но Петр Казимирович отговорил:
– Время теперь неподходящее. Обед-с. Служащие разъехались – кто домой, кто поближе-с. Надобно погодить.
Павел Романович глянул на часы. И верно: визит к мадам Дорис съел все утро и часть дня. Вон, уже два часа пополудни. Ладно, ждать так ждать. Он подумал, что и сам не прочь бы перекусить.
На обед отправились в трактир «Муравей» (по совету того же Сырцова). Петр Казимирович поначалу ел мало – должно быть, стеснялся, потому как оплачивал обед опять-таки его благодетель. А вот Дохтуров устроил себе пир. И водки даже заказал, вот как!
После водки-то Петр Казимирович немного оттаял.
– Люблю я трактиры-с, – говорил он, – это вам не штофная и не кондитерская. Тут обхождение человеческое, и посидеть приятно-с. Недаром существование свое ведет от латинских корней-с. «Tracto» – сиречь «угощаю».
Дохтуров даже несколько удивился подобной осведомленности, тем более что сказано было вскользь, к слову, не чтоб ученостью похвалиться. Принялся расспрашивать своего визави.
Выяснилось, что Петр Казимирович в недавнем прошлом почтовый чиновник. И очень даже неплохой.
– Мне, сударь, самые важные депеши отбить доверяли. На слух умею разбирать, мне и ленты не надобно-с. Начальство мною было довольно, это уж непременно.
– От германской, должно быть, бронь спасла, по почтовому ведомству? – спросил Павел Романович. И тут же понял, что нечаянно наступил на больную мозоль.
Оказалось, что Петр Казимирович очень хотел на фронт. Не взяли – сперва по малолетству, а потом признали не годным к строевой.
– Вы не смотрите, что я фигурой не вышел, – говорил Сырцов. – Я весь из себя здоровый. Да только одна беда – плоскостопие-с! Я просил докторов, умолял даже. Ни в какую. Уж так не повезло!
– Шли бы в нестроевую.
– Нет-с. В обозе навоз таскать – увольте-с. Я драться хотел-с, а если нет, так от меня больше пользы у аппарата Морзе будет-с.
Дохтуров посмотрел на него с интересом. Вот вам и маленький человечек!
– Отчего бы вам теперь на военную службу не поступить? Я слышал, будто в Сибирскую армию отбор не такой уж и строгий.
Маленький человек помолчал и потом вдруг сказал, да так горько, что Павел Романович вздрогнул:
– Нет уж… боюсь я их. И в них не верю-с.
– Отчего так?
– Так ведь они полагают-с, будто восстановят погоны-с, вернут отдание чести – и тут же все образуется. А ведь это не так-с, нет. Армии нужна дисциплина. А ее-то ведь нет и не будет. Потому как откуда возьмется? Вы видели господ офицеров, что по скверам да кафешантанам гуляют? Разве ж у них есть о дисциплине понятие?.. Нет-с. И взяться неоткуда. Разве знают они свое дело? Гимназисты-с недавние в массе своей, реалисты либо вчерашние юнкера-с. Кадровых, почитай, нет. Все кадровые на германском фронте остались. А эти храбры на словах-с, все кричат о монархии, о решительной борьбе с комиссарами. Да только что на деле-то получается?
– И что? – с любопытством спросил Дохтуров.
– Да то и выходит, что идут они как бы по одной улице вместе с большевиками. Только те – по левой ее стороне, а наши господа – по правой. Слова разные, а цель-то одна. Не Россию хотят спасти-с, а к власти прорваться. И желательно – на чужой спине. Да только я свою для этой цели подставлять не желаю-с.
Павел Романович и сам о том много раз думал – хотя и не во всем был согласен с почтовым чиновником. Однако интересно другое: откуда у этого совершенно штатского (и к тому же весьма молодого) человека столь основательные суждения?
Видимо, этот вопрос столь явственно отразился на его лице, что Петр Казимирович похлопал-похлопал белесыми своими ресничками и пояснил:
– Я, сударь, много чего узнал-с, на телеграфе-то сидючи. И подписку в свое время давал. О неразглашении. Иной раз такое отбивать приходилось, что потом домой сам не свой возвращаешься. И думаешь, думаешь… Да-с, я ведь тоже образование мог получить, кабы не батюшка. Он, как на бирже-то в гору пошел, дом выстроил и учителя мне нанял. Да только потом лопнула биржа и наша жизнь с нею вместе. Батюшка запил да помер-с, а у меня что осталось, так только воспоминания. О том, что могло сбыться, да не сбылось… А теперь вот и с телеграфа турнули.
– За что? – спросил Павел Романович, про себя уверенный, что тут без зеленого змия не обошлось. Оказалось – ошибся.
– На мое место унтера посадили-с, – пояснил Сырцов. – Как Сибирскую армию начали собирать, так на почтамте средь телеграфистов почти весь штат заменили. На военных чинов-с. Что, в общем, разумно-с.
– А вы после того – в милицию?
Петр Казимирович ответил не сразу. Выпил немножко и даже слегка покачнулся на стуле. Похоже, он уже захмелел.
– Да потому как не хочу пребывать обывателем-с. У нас ведь обыватель только и может-с, что трястись да жаловаться. Все молимся, дабы избавитель явился, громко кричим да резолюции пишем-с. А больше – ни-ни. Но придет вдруг комиссар или просто пьяный матрос – тут мы и спеклись, да-с. Готовы уж руки ему целовать, только б не тронул. Да барахлишко прикопленное не обнаружил. Это у нас в крови-с, точно. Пред опричною пресмыкались, пред Петровыми временщиками. Теперь вот – перед комиссарами будем, с готовностью…
