Петр Казимирович снова покачнулся и сказал уже не вполне твердо:
– Вы думаете, я в милицию за жалованье-с поступил? Нет-с, не за жалованье… не только. А страшно-с мне, что вокруг делается. Я вот что теперь думаю: конец пришел Счастливой Хорватии! Истинно так-с. Вот говорят: красные, комиссары! А вы поглядите на господ офицеров, что к нам понаехали, почитай что, со всей империи: они ж будут пострашнее большевиков. Потому что те – понятно что, звери. А эти – с идеей.
Кричат: нам, дескать, для страны надобно! Да только неправда это. Нету у них никакой идеи. Одна только нажива в глазах. Вы поглядите, что ночью творится в городе. Содом и Гоморра!
Он снова потянулся к штофу.
– Будет вам, – сказал Павел Романович. – Вы уж устали.
– …Содом и Гоморра! – упрямо повторил Сырцов. – Вот вам пример. Вообразите: генерального штаба генерал Домановский кутит по кабакам, денег не платит, а лакеев да половых царскими орденами жалует. Давеча в ресторане «Лоттерия» шашкой срубил три пальмы, георгиевской лентой связал и послал как букет певичке! И это генерал-с! А на счете, что был предъявлен хозяином, изволил начертать: «Китайскому генералу Ма, рассмотреть и доложить». И все смеются. Смеются! Так какое ж нас ждет будущее?..
Тут Павел Романович понял, что почтовый философ сомлел. И на провожатые по коридорам власти теперь никак не годится. Оставалось одно – ехать к нему, с тем чтоб завтра начать сначала.
Подозвал полового, велел подогнать извозчика. Так и поехали, втроем: Павел Романович, телеграфист и кот Зигмунд в шляпной коробке.
Ну и рыжий саквояж, разумеется.
* * *
Но главной заботой Павла Романовича было вовсе не поступление в Сибирскую армию. И даже не удачное разрешение вопроса с мадам Дорис. (В конце концов, на ней свет клином не сошелся: не Дорис, так кто-то еще поможет в задуманном предприятии.) Более всего Дохтуров радел теперь о «боевом товарище» ротмистра.
Кот, можно сказать, стал ныне альфой и омегой всей жизни Павла Романовича.
Потому что в нем и была заключена панацея. Да-да!
Каким образом – этого Дохтуров пока что не знал. Времени на тонкие исследования недоставало. Это было случайное открытие (ну, не совсем случайное, а еще и логическое сопоставление имеющихся в распоряжении фактов), однако в истинности своей догадки Павел Романович более не сомневался. Проделав над котом некоторые манипуляции (надо признать, довольно жестокие – кот при том бешено сопротивлялся), он имел возможность убедиться в своей правоте.
Конечно, многое было неясно. Знал ли сам ротмистр о поразительных свойствах Зигмунда? Когда и как кот приобрел свои замечательные особенности? А главное, в чем они состоят – то есть каков механизм?
Вопросы эти пока что не имели ответов.
И Павел Романович сделал самое разумное: отложил их на будущее, сосредоточившись на том, что имело несомненную практическую ценность. В конце концов, людям сплошь и рядом приходится пользоваться вещами, не понимая толком их природы. И что с того? Результат от того не меняется. Мало кто из обывателей в точности представляет устройство паровой машины. Но это им не мешает преодолевать с ее помощью огромные пространства и в короткое время.
Прямо сказать, сейчас была задачка куда более важная. Чудесное вместилище лауданума, коим являлся кот Зигмунд, требовалось сохранить. А это не так-то просто. Кот, само собой, не корова, однако в карман все равно не положишь. Таскаться повсюду со шляпной коробкой тоже никак невозможно. И под шифоньер не спрячешь, и за плинтусом не укроешь. Словом, проблема. Да такая, что ежели ошибешься – так и все, считай, жизнь кончена. Тогда хоть в петлю.
Решилось все неожиданным образом.
Наутро Петр Казимирович (немного недужный после угощения в «Муравье») сам завел нужный Павлу Романовичу разговор. Дело в том, что комнатка, которую снимал он у домовладелицы Васиной, пожилой дамы гренадерского роста, строгой и повелительной, была светла и довольно просторна. И потому вполне пригодна для совместного проживания. Вот и предложил бывший телеграфист квартировать вместе, покуда Павел Романович не поступил в армию и не получил подъемные. (Конечно, денег у Дохтурова хватило б с лихвой – не то что на угол, а и на всю квартиру, но знать об этом господину Сырцову было совсем ни к чему.)
Павел Романович нашел предложение заманчивым, однако отказался. Объяснил, что кот – единственное дорогое существо, и даже вроде боевого товарища. А потому оставлять его одного боится, так как потерю любимца просто не переживет. (Иными словами, Павел Романович повторил историйку самого ротмистра – только с некоторой вариацией.)
Против ожидания, телеграфист прекрасно его понял:
– Ну так считайте, что вам повезло-с! Моя-то старуха – кошатница, каких свет не видел!
И верно: выяснилось, что у Васиной Альбины Васильевны проживает аж восемь кошек! Понятно: где восемь – там и девятой место отыщется.
Просьбу приютить на время кота домовладелица встретила чуть ли не с умилением. Пообещала смотреть за Зигмундом, как за своими, и даже плату за постой взяла половинную. Вот как прониклась к Павлу Романовичу.
* * *
В коридорах власти было серо, шумно и пыльно. Как всегда.
Без Петра Казимировича Дохтуров бы тут вовсе пропал. Но и так пришлось изрядно потрудиться, справляясь у письмоводителей и читая казенные вывески на скучного вида дверях.
Санитарный отдел будущей Сибирской армии обнаружился на третьем этаже. В приемной сидел румяный, могутного сложения адъютант. Он словно олицетворял несокрушимое здоровье набираемого тут воинства.
Адъютант поднял глаза, сказал:
– Представьтесь, пожалуйста.
Записал в блокноте, потом кивнул Павлу Романовичу:
– Прошу подождать, – и жестом пригласил садиться.
Петр Казимирович остался дожидаться за дверью.
Кроме Дохтурова, в приемной томились семеро, все в статском. Трое, как и Павел Романович, сидели молча. Остальные переговаривались вполголоса.
Возле бронзовой люстры под потолком крутились мухи. Адъютант встал, пересел за низкий стол у окна и принялся неровно выстукивать что-то на стоявшем перед ним «ремингтоне».
Павел Романович подумал, что напрасно сюда пришел. Встать и уйти? Пожалуй, это покажется странным. Или хуже того – подозрительным.
Наверное, он чересчур осторожничал. Даже скорее всего. Но слишком высока была ставка, чтоб рисковать ею из-за глупой случайности.
Голоса все жужжали:
– …А в Петрограде царство террора: издан декрет, разрешающий расстреливать контрреволюционеров на месте. Выходит – стреляй кого хочешь…
– …А семинские офицеры будто б убили пассажира с поезда. В Даурии. Отобрали сперва двести тысяч. Он стал было протестовать, так его тут же и пристрелили и тело выбросили за платформу…
