– История у вас занятная, – сказал, наконец, он, – но чем можете ее подтвердить? Верить вам на слово я не обязан. Да и потом, не пойму: где эта ваша панацея, и что, собственно, вы с ней собираетесь делать?
Эти слова точно нож вошли в сердце Павла Романовича. И в самом деле, где теперь панацея? Ведь он сам отправил Софи́ накануне к пилоту Миллеру. Тому самому, которого (если верить газетам) этой ночью убили. Кто и за что? Но главное – что теперь стало с любительницей чувствительных романсов и с той шляпной коробкой, которую она несла при себе?
И тут ему пришла в голову неожиданная мысль.
– Доказательства есть, – сказал Дохтуров. – И не далее как в вашем ведомстве. Правда, я не знаю, как их получить…
– О чем это вы?
– О том, господин полковник, что в вашем департаменте есть предатель. С тем и Грач соглашался. И только этим фактом можно объяснить удивительную осведомленность наших противников. Мне, правда, далеко не все ясно. Но если найти этого человека – то, как говорится, будут расставлены точки над «i».
– Чушь, – спокойно заключил полковник. – Полная.
– Нет, не чушь. Я полагал, что после гибели японцев все наши неприятности должны прекратиться. Но этого не произошло. Вы слышали, что сегодня был убит Миллер?
Карвасаров усмехнулся:
– Положим, слышал. И что?
– Я говорил с ним третьего дня. Именно он летал на разведку над сопками в то время, как мы были в плену. По просьбе некоего чиновника из полицейского департамента, которому был чем-то обязан. Действовал, так сказать, приватно.
– Он это вам сам сказал? – недоверчиво спросил полковник.
– Да. Но не успел назвать имени. Сразу не вспомнил. А теперь вот его убили… И уверен, я знаю причину.
– И в чем же она, по-вашему, заключается?
– Его убили как ненужного свидетеля. Ставшего ныне опасным.
– Свидетеля чего? – спросил полковник.
– Миллер знал бесчестного чиновника в лицо, – ответил Павел Романович. – И мог при случае его опознать… Скажите, господин полковник, там, на квартире у Миллера, не было еще жертв?
– Еще? – удивился Карвасаров. – Неужто вам одного Миллера мало?
– И все же?
– Никого там более не было, – ответил полковник. – Один, в собственной постели… Да, навряд ли герой-ас рассчитывал почить на простынях.
– Отравлен? – быстро спросил Павел Романович.
– С чего вы взяли? – опять удивился Карвасаров. – Застрелен, во сне. Он ведь один изволил проживать, на съемной квартире, во флигеле. Поэтому никто ничего не услышал. Горничная поутру обнаружила.
– И все-таки это ваш полицейский-предатель, – мрачно проговорил Дохтуров.
– Возможно, – согласился полковник. – Однако найти его – долгое дело. Но вы не ответили на второй мой вопрос: что станете делать с вашей так называемой панацеей?
И снова возник острый момент. По понятным причинам Павел Романович в своем рассказе об истинных планах не упомянул. Во-первых, это было невозможно в присутствии мадам Дорис – та и без того уж насторожилась. Да и вообще, посторонних хватало.
– Я бы предпочел поговорить о том позже.
– Нет, – отрезал полковник. – Отвечайте теперь же, иначе я решу, что всей вашей болтовне – грош цена!
– Господин полковник, – вдруг подал голос человек, о котором все позабыли и который до сих пор ни словом, ни жестом не напоминал о своем существовании. – Позвольте сказать…
– Ты кто? – Карвасаров прищурился – в кабинете было не слишком светло. – А, управляющий. Чего тебе?
– Может статься, – сказал Иван Дормидонтович, – может статься, изменщика в ваших стенах сыскать не так-то и сложно.
– Ну? – насупил брови Мирон Михайлович.
– Есть у нас два брата Свищовых, медведи этакие…
– Знаю, видел. Дальше!
– Так вот, младший из них днями худую хворь подцепил, из тех, что французскою кличут. Через то сильно мается…
– Ты мне что рассказываешь?! Какое мне дело, чем твои люди болеют?
– Да в том-то и суть, – торопливо добавил Иван Дормидонтович (и куда подевалась его обычная обстоятельность?), – что заразу ту Егорка Свищов не где-нибудь подхватил, а в хлыстовском доме. У них ведь как: опосля радений затевается свальня… – Управляющий смущенно покашлял в кулак. – Может, слыхали?
– Слыхал. И что?
– Так вот Егорка мне говорил, будто в том доме не одни только хлысты радеют. Кое-кто из сторонних горожан тоже заглядывает. Случается даже, из благородного сословия. Вот одного-то он и признал. Чиновник полицейского департаменту. Он, понятное дело, там был не в мундире, но, думаю, классу невысокого…
– «Невысокого», – ядовито повторил полковник. – У нас половина таких. И что теперь, прикажешь каждого на опознание твоему Егорке возить? Или пустить его по кабинетам… с экскурсией?
– Зачем… Тут ведь что: они по средам радеют. А нынче как раз среда. Вдруг он там снова объявится, чиновник-то?
Полковник крякнул:
– Экий специалист выискался! Да с чего ты взял, что, если развратник, так притом и предатель? А кроме того – кто ж нас туда пустит?
– Вы – власть, вам виднее… – уклончиво сказал управляющий.
Карвасаров немного подумал.
– По какому адресу? – спросил он.
– Переулок Кривоколенный, желтый дом посередке.
– Они в котором часу на эти свои мерзости собираются?
– Обыкновенно после обеда…
– Кривоколенный… Ладно. – Карвасаров жестом подозвал одного из своих людей: – Распорядись, чтоб нынче ж туда филеров поставили. Ежели кого из наших узнают – сей же час в сыскную.
* * *
– А не совершить ли нам променад? В ресторанчик зайдем, откушаем, в колясочке покатаемся, – пропел Сопов и сладко потянулся. – Что скажете, любезная Анна Николаевна?
– Никакая я вам не любезная, – отрезала госпожа Дроздова. – И разгуливать с вами не собираюсь. У меня без того дела есть.
– Интересно узнать, какие же? К маменьке-папеньке навострились?
– Нет. Не ваше дело.
– Ну конечно. Где уж мне, сиворылому, соваться в дела благородненьких барышень. А только вот не пойму: как это вы до сих пор не озаботились известить домашних о своем телесном благополучии? Ведь, почитай, они вас уж и в живых-то не числят. Столько дней прошло после катания на «Самсоне»… Неужто родных-то не жалко? Объявились бы, сказали: так, дескать, и так, жива и здорова. Не угодно лично – можно и письмецом. А уж потом решайте дела сердечные, сколь душе будет угодно.
Анна Николаевна вспыхнула:
– Вы что-то много себе позволяете! К тому же я действительно написала маменьке! Только отослать не успела!
