— Этот хрендель умудрился разбазарить материальных ценностей на сумму в четыре с лишним тысячи рублей, — объяснил Чулымов. — Продукты, обмундирование, двадцать шесть коробок с дорогими сигаретами «Памир». Заведовал материальным складом в прифронтовой зоне — развел в бумагах такую бюрократию, так все запутал… Схватили за руку-то случайно — бдительный прохожий ночью заметил, как во дворе склада перегружают в «Виллис» какие-то коробки. Успели смыться, а потом на черном рынке стали торговать товарами со склада, ну, к нему и подступились…
— Ничего и не четыре тысячи, — пробормотал, немного покраснев, Шельнис, — только полторы смогли доказать. А остальное — это уж судья для красного словца присовокупил…
— Шельма ты, Шельнис, — вынес «товарищеский» вердикт Ралдыгин. — И фамилия у тебя — как нельзя подходящая для твоего жизненного кредо.
— «Тихий, скромный, бесконфликтный, всегда приветливый, вежливый», — продолжал цитировать «материалы уголовного дела» Чулымов. — Такие обычно и становятся либо преступниками, либо предателями.
— Я протестую, товарищ капитан. — Шельнис покраснел до кончиков ушей. — Это голословное утверждение. Вежливость и приветливость — еще не достаточные условия для того, чтобы стать предателем.
«И даже не необходимое», — подумал Зорин.
— А это что за бурундук? — удивился Фикус.
Все повернули головы, проследив за его взглядом. Из кустов высовывалась моргающая раскосая физиономия. Глаз почти не было, одни щелочки. Голова бритая, уши — круглые, розовые — торчали, как локаторы.
— Так и хочется врезать промеж ушей, — не преминул заметить Фикус.
— Выходи, боец, как там тебя… рядовой Алтыгов? — пробурчал Чулымов. — Припозднился ты что-то. В лесу не умеешь ориентироваться, боец?
— Не умею, товарищ капитан, — по-русски, но с заметным выговором сообщил солдат, выбираясь на открытое пространство. — У нас в Оймяконе нет леса, только тундра… Голоса услышал, пришел.
Маленький, с кривоватыми ногами, без оружия, он выбрался на открытое пространство, стал беспомощно моргать. Физиономия как блин — сплющенная, почти без носа, только щеки выделялись покатыми холмиками.
— Фраер безответный, — компетентно заявил Фикус. — И за что этого оленевода в штрафники, гражданин начальник?
— За трусость, — объяснил Чулымов. — Все в атаку поднялись, а ему, видите ли, страшно стало.
— А чё, в натуре, страшно, — вступился за парня Фикус. — Очко-то не железное.
— Всем было страшно, — шмыгнув носом, сказал боец. — Там кричат: в атаку, в атаку, все взрывается…
— Но все пошли, — упрекнул Зорин.
— Я тоже пошел, — потупился якут, — вот только нога подвернулась… А те, которые сзади, меня подняли, давай пинать, убивать хотели…
— Заградотряд, — кивнул Игумнов. — Ну да, могли и убивать.
— Зовут-то тебя как, Алтыгов? — спросил Зорин.
Боец посмотрел на него как-то виновато, пробормотал:
— Киргиэлэй Тэрэнтэйэбис…
И снова все покатились.
— Кончайте ржать, бойцы, — поморщился Чулы-мов. — Насмеетесь — накликаете на нас беду.
— Можно Григорий Терентьевич, — скромно сказал Алтыгов.
Зорин утер рукавом слезы:
— Ладно, Григорий Терентьевич, вставай в строй, в смысле, садись и получи оружие. У нас этого дерьма сегодня достаточно. Вот только боеприпасы хорошо бы поэкономить. Какие будут приказания, товарищ капитан?
— Алтыгов, костыль мне сделай, — процедил Чулымов и пересчитал по головам солдат: — Десять нас. Ну что ж, вполне приличная боевая единица. Дальше будем ждать?
— Некого, товарищ капитан, — сказал Игумнов. — Пятнадцать нас было, когда в полон вели. Я сзади шел, делать нечего было, посчитал. Трое на дороге погибли… лежат там в пыли, бедолаги… А двоих вы лично пристрелили. Уходить отсюда надо, товарищ капитан.
— А куда пойдем? — беззаботно поинтересовался Чеботаев.
— А ты не знаешь, боец? — Чулымов с прищуром на него уставился: — Имеются варианты?
Ванька невольно втянул голову в плечи:
— Да нет, я знаю, товарищ капитан… Но мало ли… Может, попартизанили бы немного…
Гыгыкнул Фикус.
— Что смешного? — резко повернулся Чулымов.
— Партизанить на их рыбьем языке — от милиции скрываться, — хмуро объяснил Новицкий. Фикус закивал.
— Ох, навоюем, чувствую, с вами… — Чулымов начал подниматься, превозмогая боль. — Всё, бойцы, слушай мою команду. Разобрали оружие, поделили патроны, гранаты, и выдвигаемся на восток. Идем к своим, если надо — то с боем, и мне плевать, что до линии фронта двадцать верст. Если кто-то имеет особое мнение, пусть засунет его в задницу. Начнет других баламутить — прикончу на месте. Алтыгов, твою морошку! — где мой костыль? Тебе что, в письменном виде приказ выдать?
— А вы объясните ему, что такое костыль, товарищ капитан, — хихикнул Гурвич.
* * *
Их поджидали на выходе из чащи! Немцы грамотно поступили, не стали выискивать беглецов в дебрях, а обустроились вблизи опушки и терпеливо ждали. Разобрались за три года с прямолинейностью советского мышления: попался в окружение — выбирайся кратчайшим путем! Зазеленел холмистый лужок, слева обозначилась горка скал, вгрызающихся в орешник. Штрафники плотной кучей выбежали из леса, добежали до оврага — довольно глубокого, но покатого. Лощина тянулась вдоль опушки. Переправились на другую сторону. По фронту — россыпи булыжников, а за ними — тот самый лужок — опасное открытое пространство. До холма, покрытого лесом, метров полтораста. Решили бежать, не останавливаться, Зорин даже крикнул здоровякам Игумнову и Ралдыгину, чтобы схватили Чулымова под мышки (не ждать же, пока сам доковыляет). Их спасло лишь то, что немцы, поджидающие в засаде, раньше времени открыли огонь…
— Ложись! — ахнул Зорин, когда мелькнула первая вспышка.
Попадали без обсуждения — хватило прыти и смекалки. И уже когда упали, разразился огненный шторм! Завыл горлом рядовой Алтыгов — ох, пацан… Действительно — иным дано ходить в атаку, драться с немцем в рукопашной, геройствовать, храбрость проявлять и все же испытывать панический, не подлежащий контролю ужас при попадании под обстрел.
Их накрыло на каменистом участке. Небольшая, но «поблажка». Захлебывались пулеметы, словно соперничали, кто больше пуль изведет, невозможно было голову оторвать от земли, огрызнуться в ответ.
— Накрыли, волки позорные! — визжал Фикус.
— Не вставать! — орал Зорин. — Укрыться за камнями! Отползайте к оврагу! И головы не поднимайте — нечего там смотреть!
Отползать было метров тридцать. Штрафники неуклюже ворочались, матюгались. Где-то поблизости судорожно икал интендант Шельнис. Пули стучали по камням, жужжали злыми шмелями. Прикрывая голову, Зорин подполз к Чулымову. Тот корчился за расколовшимся пополам булыжником, неловко вывернув поврежденную ногу. Упал он, мягко говоря, отвратительно — вскрылась рана, кровь хлестала, пропитывая свежую повязку. Капитан стонал, скрипел прокуренными зубами, задыхался от боли.
