Заворочался Лиходеев, застонал – по-детски так, слезоточиво. Заскрипела разбитая панель. Что-то хрустнуло под ногами – стекло с его стороны было выбито напрочь. Лобовое, как ни странно, держалось, но напоминало гигантскую паутину.
– Живой, Артем?... – прохрипел Венька.
– Живой, напарник... – Такое ощущение, что пережали трахею и потоптались по хрящу щитовидной железы, под которой пролегает сонная артерия.
– А что это было?
– Тройной тулуп, Венька... Мы трижды перевернулись...
– Ты считал?
Я засмеялся с надрывом, а что еще делать? Не можешь изменить ситуацию – измени отношение к ней. Но лучше бы я помалкивал – горло скрутило, боль потрясла до кишечника. Дятел в голове замолотил, как ненормальный.
– Ты знаешь, я бы сейчас пропустил по маленькой... – Снова захрустело стекло, подошвы прочертили дугу рядом с носом – Венька пробовал выбраться из коробки передач. Местами это удалось – он сел, судорожно вздрагивая, и поворотился корпусом.
– Твое? – он протянул мне, как японец, двумя руками какую-то разбитую штуку. Я всмотрелся – зеркало заднего вида, выдранное с мясом. В лучшие времена оно висело у нас над головами.
– А то, – сказал я. – Входит в базовую комплектацию. На хрена ты его выдрал?
– Держался за него, – вздохнул Венька. – Прости уж.
Покинув машину, мы обнаружили, что стоим у самой кромки. Еще один переворот – и пришлось бы общаться с духами воды. Горела одна фара, создавая светящуюся дорожку на журчащем перекате. В заливе за спиной плескалась рыба. Доковыляв до обрыва, мы вскарабкались на дорогу и с изумлением обнаружили белую «Оку», брошенную водителем. Венька забрался в салон, я достал зажигалку и осветил бампер. Когда он с матюгами выбрался обратно, я уже погасил пламя.
– Тебе это ничего не напоминает, Артем?
– Машина Григоренко, Венька... Нам засвидетельствовали почтение.
– То есть?
– Господа велели кланяться, неужто непонятно? Убить нас с тобой хотели. Вижу две версии: они похитили Григоренко, вывезли из дома, убили, а его тарантайку использовали как бомбу, чтобы прикончить нас. Или здорово напугать. Им это удалось... И вторая версия: все то же самое, только Григоренко никто не похищал – он собственными мозгами предпочел исчезнуть вместе с машиной, а теперь опять пустился в бега...
– Артем, что происходит? Покушение на ментов...
– Прощению не подлежит, ты прав. Кто-то посчитал, что мы заходим слишком далеко в расследовании тройного убийства.
– Но мы же ни черта не выяснили!
– Значит, вот-вот выясним...
– Черт! – завопил Венька и в сердцах пнул по колесу. – Черт! Черт! Черт!..
– Отставить! – рявкнул я. – Давай-ка конструктивно, без истерик. Дыши глубже, успокойся...
Трудно избавиться от мысли, что мы находимся под пристальным наблюдением. Но в окрестностях никого не было! Обнажив стволы, мы обошли округу, облазили каждый камешек и вернулись к машине. Сотовый работал – я позвонил в дежурку, нагнал страстей, мы сели и стали ждать. Через полчаса берег кишел двуногими. Патрульные обшаривали лес в поисках водителя «Оки». Криминалисты во главе со спящим Штумпфом ковырялись в салоне (было ясно, что никаких отпечатков, помимо пальчиков Григоренко, они не найдут). Сердобольный Павел Валерьянович врачевал наши с Венькой раны.
– Ну вы даете, ребята, – бормотал он под нос. – Такого шороха навели... Всю ментуру поставили в ружье. Могу поклясться, половина ребят, которых вы выдрали из постелей, уже жалеет, что вас не прикончили...
Венька выразил готовность поработать с криминалистами. Молодость диктует. Я же был окончательно разбит. Уединившись за скалой, излил в траву содержимое желудка и на верном автопилоте потащился к машине. От «Жигулей» остались воспоминания. Вмятина в крыше, похожая на воронку от бомбы, фары, кроме одной, вдребезги, корпус всмятку. С чего я решил, что этот металлолом заведется? А ведь завелся верный конь! Я не поверил своим ушам, когда мотор жалобно закряхтел. Поворошил свернутым рычагом, отжал сцепление. Машина дрогнула, въехала в воду. Я лихорадочно заработал баранкой, выгреб на сухое. Менты за спиной восхищенно зааплодировали. «Машина – не жена, всегда заведется!» – крикнул кто-то. Хоть какая-то радость. Дребезжа, как древняя полуторка, машина ехала вдоль берега, подминая чахлые кусты. Обрыв начал сглаживаться, я вскарабкался на горку и без усилий выпал на дорогу. Не давая двигателю заглохнуть, упорно давил на газ. За деревьями уже виднелись редкие огоньки Рыдалова.
К дому Эммы я подъехал в районе часа. С тоской подумал о цветах, шампанском, приятном ужине при свечах. Она открыла, даже не накинув халат, – какой еще придурок может припереться в час ночи? Протерла глаза, поправила бретельку, сползающую с плеча. С мучительным стоном погрузилась в мои объятия, стала целовать в жуткую щетину.
– Артем, тебе в третий раз надавали по голове... Горе ты мое луковое... Это часть обязательной программы?
– Ты еще машину мою не видела... – хрипло отозвался я. – Раньше я был завидный жених с машиной, а теперь я просто... завидный жених.
– Какая ерунда... – Она повлекла меня в комнату.
Я заткнулся, понимая, что все шутки этой ночью будут плоскими, как подошва. Тепло, исходящее от милой женщины, действовало усыпляюще – я отключался и не помнил, как она довела меня до кровати...
Глава шестая
Утро я встретил в состоянии глубокой заморозки. Тело не слушалось. Голова болела самым гадским образом. Эмма обвилась вокруг моих мощей, мирно посапывала. Я чмокнул ее в висок.
– Надо вставать, – прошептала она. – Хорошо бы кому-то помыться.
– Я спал такой грязный? – ужаснулся я.
– Даже одетый...
Часы на прикроватной тумбочке показывали начало восьмого – торопиться некуда. Рабочий день – с девяти, в исключительных случаях – с одиннадцати.
– У тебя опасная профессия, – заключила Эмма и очень эротично стала привставать. Обе бретельки соскользнули с плеч, наводя на некоторую задумчивость. Эмма улыбнулась.
– Я не нарочно, – но поправлять не стала, легла на меня сверху и укусила в подбородок. – Знаешь, Артем, твой героический вид начинает надоедать. Крепкий чай, и мы с тобой идем в холодную баню. Брейся чем угодно – хочешь топором, хочешь вафельным полотенцем... впрочем, я попробую отыскать старое лезвие. Рубашку найду, а джинсы наденешь мои – они еще нестарые. Поднимайся, ленивец!
Последующие полчаса прошли неплохо. Начало рабочего дня, без сомнения, удалось. Но потом начались неприятности. Мы лежали на полу в баньке, сраженные истомой, и ласкали друг дружку, когда в предбаннике в грязных штанах заиграла Сороковая симфония Амадеуса.
– О, нет... – простонала Эмма. – Еще немного, еще чуть-чуть...
Но я уже вернулся на грешную землю. События последних дней выстроились в шеренгу и пошли в психическую. Это был крест Господень.
