Пока Сантана собирался с духом, изучал чертежи и подкрадывался к моему биокоробу, я созревал, как плод, готовый вот-вот оторваться от ветки.
Уехать – нет никаких проблем. Рыбку отдать Денни, отказаться от пенсии Лиги. Только куда и зачем? Мир посмотреть – слишком опасно для таких, как я.
Было бы здорово поехать с Сантаной, он бы мог меня защищать. В его чемодане, помимо кружечки и волосатого шарфа, лежит какой-то ствол с приличным запасом патронов.
Цель и идею мне подсказал сам Сантана. Однажды он театральным жестом взметнул чертежи к потолку, и те посыпались на нас сверху, как летучие мыши.
– Шедевр! – горестно возопил Сантана. – Человек? Не-е-т. «Сайлент» – вот венец творения! Идеал! Совершенство!
– Это да, – сказал я, отмахиваясь от падающих листов.
– Показать бы капитану, что из этого всего вышло, – сказал Сантана изменившимся голосом.
Он сидел на стуле, обхватив голову руками.
Некоторое время я лежал на спине и тупо смотрел в потолок, а потом до меня дошло.
– Командор, – сказал я. – Почему нет? Командор наверняка знает, как связаться с капитаном. Передадим ему телеграмму. Так и напишем: «Капитан, вернитесь и посмотрите на нас…» Ты знаком с Командором?
– Приходилось, – поморщившись, ответил Сантана, – неприятный тип. С ним лучше не связываться – если и были среди прежних людей те, кто поспособствовал всей этой разрухе, то все они – чертовы командоры. Он просил меня угрохать чертову кучу народа, которая зарилась на его припасы, но я медик и убиваю только по необходимости.
Сигнал в космос. Отправить одинокий сигнал на поиск родственного разума, заменившего нам отца. Первое слово, которое я выучил, было «белка». Капитан никак не мог справиться с нашим языком и перевести для нас свое имя, а малыши попросту не могли его выговорить, и тогда он нашел где-то изображение белки и прикрепил к своему скафандру. Это была хорошая идея – мы быстро выучились называть его так, и после, увидев настоящую белку, пытались заглянуть под мутное стекло шлема капитана в надежде найти там пушистую мордочку.
Он очень старался для нас. Вырастил на одной из палуб хвойный лесок. Там пахло смолой, опилками и лесной влагой, и жили живые ежики. Он смоделировал нам целый океан и выводил на его берег визжащую кучку восторженной мелюзги. Мы висели на нем, как на заборе, вереща от счастливого ужаса, когда катилась особо высокая волна.
Потом мы с Ани попытались устроить океан на Земле, но успели сделать только одну десятую запланированной работы – так появился океан Милли, крошка-океан.
Под присмотром капитана развивались духовно обогащенные творческие личности, способные часами искренне вздыхать над каким-нибудь васильком. Мы должны были создать новый мир, и умение вздыхать над васильками казалось капитану обязательным для осуществления подобной деятельности.
Проблема заключалась в том, что Белка готовил нас для жизни в резервации и потому не научил нас взаимодействию с основным населением Земли. Он пытался обезопасить нас запретом покидать Край, но мы все-таки вылезли и столкнулись с теми, кто не мы.
– Я отправлю ему сигнал, – сказал я, слезая с кровати. – Через Командора.
– Едешь? – обрадовался Сантана.
– Ага. Если ты обещаешь мне палить в нападающих на меня синдромеров так, чтобы я этого не видел.
– Есть, кэп. Так точно, кэп.
Сантана рассмеялся с облегчением, ему явно не хотелось тащиться одному.
– Когда?
– Сейчас. Только отнесу Денни рыбку.
«Сейчас» не получилось. Поезд отходил в двенадцать десять, и у нас была еще уйма времени, чтобы запастись едой и прочим барахлом.
Я распотрошил свой тайник и купил умопомрачительные ботинки. Они обошлись мне в двенадцать долларов, но были настолько удобными и шикарными, что я ничуть не пожалел.
Сантана утащил из лавочки Кита все консервы, которые нашел, и среди них банку красной фасоли. Уолли зарядил мою флягу ромом и спросил:
– Надолго?
– Не знаю.
– Передавай привет.
– Кому?
– Всем.
Я пообещал передавать всем приветы от Уолли, и он подарил мне лимон всего за пятьдесят центов.
Напоследок я спросил:
– Уолли, где ты родился?
Уолли подумал немного.
– Не знаю, Марк. По-моему, это была скотобойня.
Все свои пожитки я впихнул в рюкзак-колбасу, сделанный из куска брезента, затянутого сверху толстым шнурком. Сантане я посоветовал сделать такой же и не позориться с желтым чемоданом.
– Не солидно, – вздохнул он. – Медик должен выглядеть презентабельно.
– Плевать, – я затянул ремни, закинул рюкзак на плечо и выпрямился.
Нас провожал мистер Ббург. Он тяжело пыхтел и поглядывал на заколоченную будку. Сигара у него во рту была совершенно изжевана, с шеи свисала клетчатая удавка, которую он именовал галстуком. На животе расползалось темное пятно пота. Борец за освобождение и независимость, подумал я.
– Давайте, малыши, – напутствовал он нас, когда синяя морда поезда появилась под козырьком. Мне было не до него. Вцепившись пальцами в пыльный край крыши, я следил за поездом, рвущимся в тоннель с остервенением животного, в смертельном ужасе забивающегося в нору.
Сантана держался так же напряженно, я чувствовал плечом, но посмотреть не мог. В тот момент, когда мне показалось, что я никогда и ни за что не прыгну, я вдруг ощутил, что уже лечу, а потом тяжко грохнулся боком о горячую крышу вагона. Подо мной с сухим хрустом рассыпалось стекло, осколок впился в запястье, и со страху показалось, что какой-то невидимый провод вырвал мне руку и утащил прочь.
Ветер свистел пронзительно, надо мной несся черный потолок и кое-где виднелись тусклые цифры. Под ними я старался распластаться в бумажный лист.
Небо выскочило неожиданно, раскрылась синяя даль с сиреневым мазком под самым солнцем.
Резвый блик кинулся мне в глаза, город провалился куда-то в расщелину, и показался первый контрольный столб с оранжевой стрелкой.
Сантана лежал рядом, закинув руки за голову, и смотрел вверх.
Я перелез через него и исполнил на крыше подобие победного танца.
Вдали белели высохшие кости гор.
Глава 5
Мы сошли с поезда спустя трое суток. Я умирал от голода, а Сантана украл плед.
– Утомительно…
Утомительно – не то слово, у меня внутри все дрожало в ритм стуку колес, а колени не разгибались, хоть я и старался почаще прогуливаться по коридорам.
Пейзаж за окном такой же скучный, как облака – сплошные повторения и подобия. Поначалу интересен каждый обломок и домик, а потом этих обломков и домиков становится столько, что от них тошнит. Заинтересовала меня лишь огромная статуя какой-то бабы, наполовину ушедшая в песок. Монументальность ее была видна задолго до того, как поезд поравнялся с ней, а когда поравнялся, я обнаружил, что белесый каменный шар, заполнивший весь обзор, – это ее зрачок.
