Папку с рисунками я закрыл и аккуратно положил на место.
Больница стояла следующей. Первый этаж занимал просторный прохладный холл, второй – пара лабораторий и комната с удивительными кроватями. Лифт не работал, я безрезультатно прождал пару минут, а жаль – хотелось прокатиться.
На стенах лаборатории висели красочные плакаты. Один из них изображал человека без кожи, стоящего в привольной театральной позе.
– Я таких видел в пустыне.
– Глюки это, – буркнул Редд. – Меньше жри всякую дрянь.
Он показал на большой металлический шкаф с сейфовой дверью.
– Там потроха лежат, – уверенно сказал он.
Я подошел к столу, посмотрел на солнечное фото в рамке – девушка с рыжими волосами, – и полистал пухлую папку, испещренную таблицами и графиками.
– Ну и почерк…
Дата. Трансплантация… Эмили-Ли Буф. Дата. Трансплантация.
Вложенный отчет: семь смертей за ночь с 21 на 22 мая.
– Ты понял? – спросил Редд. – Они искали в городе раненых и здесь их лечили. Кишки пересаживали от мертвецов.
– Органы, – поправил его я. – С чего ты взял?
– А что тут еще подумаешь? Трупы, наверное, тоже раскапывали и сюда несли…
Странное место. Здесь, пожалуй, нет квереона. Видимо, это действительно просто база тех, кто пришел выручать людей из погибшего города. Синдромеры не тронули это место – своеобразная святыня, напоминание о былой мощи и былых идеях.
В холле стояло разлапистое забавное растение в кадке. Я потрогал его листья – мертвый пластик.
Пощупал и стойку, похожую на барную, но чистую, без отметин от упавших сигарет и разводов от кружек.
Огромный монитор прямо над головой щелкнул и налился ясным синим светом – цветом неба.
Редд моментально кинулся за стойку, я тоже шарахнулся, но не успел: если будут стрелять, то мне конец.
По экрану поплыли сверкающие облака, стрелой помчался самолет. Девушка, смеясь, придержала разлетевшиеся волосы и повернулась ко мне.
– Привет, – сказала она.
Голос, многократно усиленный, зазвенел из каждого угла.
– Привет, папа, – сказала девушка. – Мы смотрим видео вместе? Привет, Аннабель-Ли! – она помахала рукой. – Ты уже выросла? Обними папу сейчас же! Не стесняйся!
Экран погас.
Остался тусклым темным прямоугольником.
Редд зашевелился и выполз из-за стойки, привалился к ней спиной и перевел дух. Я сел рядом с ним, запрокинул голову.
Чувство, будто меня без сна и еды неделю гоняли по пустыне, правда. И плакать хочется.
– Что это? – спустя минуту спросил Редд. – На квереон не похоже.
Безмятежное небо, взлетные полосы, белоснежные самолеты и дружеская мертвая связь через пространство.
– Это Край был? – подумав, поинтересовался Редд.
– Неа. – Я только что заметил, что на пропыленном ботинке красуется рваный длинный разрез, сунул в него палец и поскреб – насквозь. Чертова колючка, такие ботинки были…
– Не Край?
– Нет. У нас там девушек не осталось. Была одна – убили.
– О как, – покачал головой Редд. – За что это?
– Кто бы знал.
– Зря вы так. Их и так днем с огнем, ночью с фонарем… Я вот не видел с прошлого года… хотя – нет. Приходила как-то одна дамочка, но не знаю, куда делась.
Некоторое время мы молчали. Я – снова принимая на себя вину за смерть Ани, Редд – потухшим взглядом рассматривая экран.
– Так что это было? – спросил он.
– Не знаю. И даже не уверен, что хочу знать.
Назад мы шли какими-то пришибленными. Остов древнего завода, высохший ручей, ломкая полумертвая трава – все это казалось мне теперь неуместным. Так бывает. Привычные вещи иногда показывают свое истинное лицо, и начинаешь понимать, что нет в них ничего такого, к чему стоило бы привыкать.
На стадии такого понимания курильщики навсегда бросают сигарету, алкоголики – намертво закручивают крышку фляжки.
А что делать с целым миром? Его не выбросишь и не спрячешь в бутылке. Он всюду и лезет в глаза всеми своими серыми утомленными картинами. Времена пасторальных пейзажей прошли. Розовые закаты и прочие пятнистые коровы, над которыми мы смеялись в Крае. Нам казалось, что любить эти робкие и наивные виды – слабость, позор и мягкотелость. Каких только абсурдных мыслей в нас тогда ни бродило… Касс считал, что снаружи идет война, и мы должны примкнуть к войскам освобождения. Он вышел из Края и пытался к кому-то примкнуть, но его убили. Карл видел свое назначение в поиске истинной свободы и был уверен, что Край – единственное, что этой свободе мешает. Не знаю, куда он потом пропал, от него никаких вестей. Ромулу казалось, что целью капитана Белки была проверка на смелость и что мы просто обязаны уйти из Края – по задумке самого капитана. Я видел его пару лет спустя, он попал в Столицу транзитом на том самом поезде в двенадцать десять. У него не было правой руки и зубов, он переночевал у меня, ночью чмокал и стонал, и напустил на мою подушку слюней.
Я сбежал из Края потому, что злился на брата и не мог находиться рядом с красной кирпичной стеной.
У меня не было цели и не было мечты. Наверное, это плохо. Командор говорил: у вас нет целей. Говорит, что мы ничего не создаем и не собираемся создавать, и уже поэтому нас нужно пустить в утиль. Отчасти он прав. Я обратил внимание: мы действительно пользуемся тем, что осталось от прежней цивилизации и не стремимся создать ничего своего. Названия улиц, оружие, одежда, даже мысли – все позаимствовано у прежнего мира.
И все-таки я спорил с Командором. Мне как-то попался интересный парень – он жил в деревянном домике в лесу и целыми днями рисовал деньги. Рисовал купюры разных достоинств, сгорбившись за маленьким столиком и поджав ноги. Десятки у него были желтые, с восходящим солнцем, сотенные – зеленоватые, с изображением девушки-рыбы, и была даже какая-то купюра с его собственным портретом.
Он сказал мне, что вскоре эти знаки получат хождение, поскольку унизительно для нас пользоваться древними истрепанными бумажками, и экономика, мол, уже не та, золотой запас иссяк…
Парень явно был сумасшедшим, но все же хоть что-то да создавал.
Так я сказал Командору, и тот хмыкнул. Марк, ответил он, я не против творчества душевнобольных, но тебе не кажется странным, что единственный найденный тобой творец штамповал именно деньги?
Лирика, все лирика, решил я и споткнулся о выступающий камень городской мостовой.
Редд остановился, протянул мне руку, я молча ее пожал, и мы разошлись в разные стороны.
* * *
Я вернулся в церковь и забрался по винтовой лестнице на свою полочку напротив кабины. В церкви уже пахло особенным кисло-сладким запахом, и было теплее, чем снаружи, градуса на четыре. «Сайлент» тихонько грел помещение и очищал загрязненный пылью и дымом воздух.
