– Имя, фамилия, год рождения, место прописки…
Капитан растопырил разом десяток мерзких хрящеватых пальцев и заурчал. На его голую грудь, поросшую редкими волосками, скатилась тягучая капля слюны.
– Апокалипсис, – негромко подсказал Командор, стоящий позади, в тени.
– У всех есть хорошая книга, – сказал Капитан хрипло, но раздельно, – я люблю такие книги. Я их делаю.
– Что ты делаешь?
– Делаю, как в книге.
На крохотном экранчике змеились совершенно стабильные и правильные линии – пациент был совершенно нормален и кристально честен.
Зря ты так, про себя посочувствовал ему Командор, не дело это – дурачка из себя строить. Плохо тебе придется, парень, ох как плохо…
Допросчик тоже смотрел на экран. Потом посмотрел на Капитана. Тот сидел и пытался улыбнуться.
– Так.
Вот и все, подумал Командор. Сейчас не то время, чтобы долго нянчиться – косишь под психа, – меры будут соответствующие.
– Про апокалипсис скажи, – сделал последнюю попытку Командор, – ты же хотел беседовать, вот и скажи.
– Как в книге, – повторил Капитан, – меня потеряла приятная женщина, и я выпил вина… а теперь рабы.
– Я, пожалуй, выйду, – сказал Командор и открыл дверь, походя вынимая пачку сигарет. Он не успел еще закурить, как донесся сквозь толстые стены режущий отчаянный вопль. Командор покрутил в руках банку-пепельницу, забрал ее с собой и пошел по коридору дальше. В самом его конце он уперся в подоконник с облезлым чахлым цветком в треснувшем горшке. За окном – черным-черно, а крик, кажется, долетает и сюда…
Забыв про банку, он один за другим затушил в горшке две сигареты, а потом повернулся навстречу гулким шагам.
Допросчик, странно белый, с дрожащей нижней челюстью, почти бежал к нему. На рукаве его рубашки виднелось маленькое красное пятнышко.
– Особый случай, – задыхаясь, выговорил он. – Секретно? Строго секретно?
– Что? – спросил Командор, отодвигая его рукой и цепляясь взглядом за меленький зеленый шрифт на экране наручного коммуникатора. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы понять смысл пришедшего сообщения.
Допросчик отлетел в сторону, горшок с цветком почему-то заплясал и спрыгнул с подоконника – видимо, в спешке Командор зацепил его рукавом.
Не было времени ни на какие объяснения, и ни на какие лишние мысли, поэтому Командор лишь отметил про себя, но не стал обдумывать странную деталь – в комнате допросов, мимо распахнутой двери которой он промчался, не оказалось никакого пленника. Только стул, лампа и что-то лиловое, похожее на разваренное черничное варенье, выпавшее на пол из огромной кастрюли.
Варенье ползло к стене и там, в невидимой глазу щели, просачивалось, растворялось, ускользало.
– Я наблюдал за Краем с начала конца, – сказал Командор. – Я пытался понять, что произошло, и понял наконец – наивно было полагать, что нет во Вселенной никого, кто проникнется нашей цивилизацией и историей и не попытается вникнуть в ее суть. Шанс один на… бесконечность, но он нам выпал. Капитан пришел сюда, как турист с путеводителем, и, как турист, пытался подражать обычаям непонятной ему культуры. Сначала я думал, что он тут один, но потом сообразил, что здесь куча его сородичей, и всех он рассадил на первые ряды, словно зрителей в театре, а сам старательно готовил и прихорашивал актеров и декорации.
– «Сайленты», – вдруг понял я.
Сайленты и их лиловая плоть, так охотно пробирающаяся внутрь наших биокоробов.
Командор кивнул.
– Вы можете считать иначе. Можете думать, что он – ученый, притащивший сюда исследовательскую экспедицию, думать, что он фанатик, пытавшийся следовать заветам бога, в которого искренне поверил, но я склоняюсь к мысли, что все это – туристическое развлечение по самому нелепому путеводителю, который только можно себе вообразить. Марк, ты уверен, что Капитан убрался на свою планету?
– Нет. Теперь нет.
– Я тоже не уверен. Мне кажется, что он переместился куда-то в зал и принялся получать положенное ему за труды удовольствие. Неважно сейчас, кто отдал приказ и почему операция «Апокалипсис» превратилась во взаимоуничтожение. Я противился этому до последнего, но синдромеры меня быстро убрали, с тех пор я им совершенно не доверяю… Какая это была война по счету?
– С самого начала ресурс-войн – двухсотая, – отозвался Тайгер. Он больше не катал шарик, а просто сжимал его в кулаке. – Я считал как-то ради интереса… Знаете, что мне хочется сделать?..
– Предполагаю, – ответил Командор. – Лейтенант?
– Да, – кивнул он, – думаю, да.
– Господин понтифик?
– Безусловно.
– Марк?
Пластину квереона капитана Белки я бросил в мусорное ведро. Глухо стукнуло – попал.
– «Сайленты» до сих пор в Краю?
– Да. Я держу купол, а Луций отменил их опознавательные маячки. Он много работал в Краю, оборудовал все по моим инструкциям. Ворон выметет эту заразу за несколько часов. Это наше решение.
На меня смотрели мертвые лица давно умерших людей, но мне было стыдно. Мне было так стыдно, что ответить сразу я не смог – долго смотрел на осколки от беленькой кружки Командора – какой-то был на ней забавный рисунок. То ли мышонок, то ли ежик…
– Я не могу. Я воспитан по принципу жизни и не смогу убивать даже… их.
Они снова умолкли, и мне на мгновение показалось, что отключилось питание экранов.
– У тебя была непростая жизнь, да, парень? – спросил Тайгер.
Я поднял голову. Они смотрели на меня – Лейтенант понимающе, Командор спокойным взглядом мудрой черепахи, понтифик – ласково, Сэтто – с непонятным сожалением.
Моя жизнь по сравнению с их жизнью – значит ли она вообще хоть что-нибудь? Жизнь декоративной улитки в банке… И все-таки они не осуждают, не презирают.
Мне пришлось встать и выйти, и плакал я в коридоре, прижавшись лбом к стене. Тишина и белые лампы, и легкая рука на моем плече – Ани, почти прежняя Ани, но без леденцов, а с изуродованным лицом и большим круглым животом, который мешал ей меня обнять.
– Ну, что ты? – спросила она. – Что ты?.. что же ты…
Эпилог
Над Краем десятки дымных столбов-указателей, поднимающихся прямо в небо. У всех них фиолетовый оттенок. У них цвет существа, которое спасло меня из огня в горном пристанище самоубийц.
Я стою высоко над городом-кораблем. Внизу – черная фигура Ворона. Дым валит и из его раскрытой кабины, и в мучении вытянулось на кресле пилота обгоревшее тело моего брата.
Я – улитка, которую силой вбили в панцирь. Недоумевающая улитка, перед которой кружится зелень шумящего мира.
Не в моих силах понять законы, по которым зелень эта появилась, разрослась и живет теперь своей жизнью. Я – глазок существа безмозглого, жалкого, холодного и кратковременного.
