Игорек остался один и лежал неподвижно несколько часов — спать ему не хотелось и только казалось, что тело растягивают на дыбе, но от этого только приятно, будто размял затекшие мышцы… Думать он не мог.
Наутро он очнулся от долгого забытья с натянутыми в струну нервами. Скомканное вишневое покрывало валялось на полу, скрученное в диковинную розу. Тонкий луч света, как длинная спица, тянулся от окна к кровати, и Игорек от злости на него застонал, не в силах что-нибудь предпринять, чтобы избавиться от раздражающего света.
Он закрыл обеими руками лицо — сквозь них просвечивалось нежно-розовым, похожим на мясо моллюска.
Лекарство Артура подействовало — он больше не был калекой. Радости эта мысль не принесла. Радости словно вообще больше не было — вычерпали до дна. А злости было много.
В тишине он пролежал еще час, не двигаясь, чтобы не сорваться и не превратиться в дикого зверя, крушащего все вокруг. И вломившегося в комнату Виталика встретил, чуть приподнявшись, экономя движения.
— Сейчас все будет! — громовым голосом сообщил Виталик, сбрасывая кожаную куртку на кресло. — Ангел-ангел, где ты был, — весело пропел он на известный мотив, — кто же тебе смял рожу так, а…
Следом протиснулась в комнату профессионально-безразличная девушка с густой рыжей челкой. Она открыла небольшой чемоданчик, выдвинув бесчисленное количество ящичков, панелек и углублений.
Запахло пудрой, краской и чем-то сладким.
— Личико сюда, — сказала она, глядя на Игорька в упор прозрачными глазами.
Игорек молча отстранил ее рукой и, повернувшись на бок, скатился с кровати. На этот раз его тошнило по-настоящему, и вбежавшая Юлька заботливо подставляла какие-то тазики и вытирала ему лицо мокрыми холодными тряпками. Виталик дипломатично молчал, разглядывая в углу узоры на обоях, девушка с чемоданчиком рылась в многочисленных пластиковых баночках.
— Все-все-все… — бормотала Юлька, словно ребенка успокаивала.
Игорька трясло. Судорогой поджимало живот, руки дрожали. От вкуса желчи наворачивались слезы.
— Таблетку… — шептала Юлька. — На. Положи под язык. И сока попьем… — она все совала ему под нос стакан и в конце концов заставила выпить, а потом Игорек лежал на кровати, безучастный ко всему, и слушал удаляющееся бормотание:
— И в прямой эфир…
— И ничего, глаза зато…
— Думаете, дураки кругом?
— Вставай! — настойчиво грянул над ним голос, и Игорек сумел подняться.
Он запрокинул голову, надолго закрыл глаза и провалился в центр разноцветного крутящегося колеса. Оно крутилось и касалось мягко то век, то губ, то скул.
А потом выбросило на обочину и вывернуло назад руки.
Стало больно, и Игорек пришел в себя. Оказалось, что он стоит перед зеркалом полуголый, а Виталик настойчиво впихивает его в белоснежную выглаженную рубашку.
Игорек не стал ему помогать. Стоял и смотрел — напротив, на тонком слое амальгамы, оказался начертан божественный светлый лик. Голубые глаза смотрели так же отрешенно, как глаза Юльки. На губах показалась розовая засушливая полоска. Эту полоску быстро затерли влажной, в прохладном креме, ладошкой, и лик стал полностью нечеловеческим.
— Ангел, — зло пробормотал сзади Виталик. — Ты, пока крылья не отрастил, одевайся-ка сам, да поехали уже. В машине проветришься и текст почитаешь… мы его тебе на экране прогонять будем, но ознакомиться все равно полезно.
На листке, который Игорек получил уже в машине, был отпечатан диалог с четко распределенными ролями. С трудом сосредоточившись на своих словах, Игорек понял, что является первым спасенным радикальным благотворительным обществом Сестер Жизни. Что он был первым излеченным в их клиниках пациентом. Что клиники эти собрали лучших специалистов со всего мира, и теперь каждый может прибегнуть к чудодейственной помощи Сестер и этим обеспечить себе достойное место в рядах очищенной нации. Что он должен быть восторженным, чуть робким и счастливым. Что перечень его заболеваний занимал прежде лист А4, но теперь…
Теперь, когда создана организация, в клиниках которой можно обрести Жизнь… он предлагает людям забыть о Сонных полигонах — выход найден. Благожелательный, бескровный метод. Чистка окончена, и вы можете убедиться в этом, позвонив по горячей линии Жизни.
Кем бы ты ни был, какая бы страшная болезнь тебя ни подтачивала, на каком бы дне ты сейчас ни находился — звони. Тебя спасут. Тебя. Можно. Спасти.
— Они тебе поверят, — сказала Юлька, безразлично глядя за окно. — Они пойдут к нам вместо того, чтобы обвязываться взрывчаткой. А ты их всех вылечишь… и мы построим дома заново, заново вырастим парки и запустим метро… люди будут ходить на работу… ты не представляешь, Игорь, как все сейчас плохо…
Игорек живо представил себе свой дом — комнату с уютным компьютерным уголком, низкий диванчик. Прихожую, где на вешалке висела чуть тронутая духами пушистая шуба. Увидел, как мать поджимает ноги и устраивается в своем любимом кресле, а рядом с ней вазочка с печеньем. Он даже услышал ее, ее голос, пробившийся сквозь гул мотора: ты самый умный и красивый мальчик, Игорек. Ты лучше всех. Ты…
— … лицо руками не три, грим не размазывай. Игорек убрал руки от лица.
Лучший. Умный. Наконец-то нашел свое место.
Его еще мутило, когда шел по бесконечным коридорам, когда сидел не двигаясь и дожидался, пока заполнится зал и сведут камеры. Ему стало легче только тогда, когда вспыхнул яркий свет и скрыл от него десятки любопытных глаз. Он видел себя в экране напротив — красивого какой-то нечеловеческой, уникальной красотой, видел чистые, не способные лгать глаза и улыбающиеся губы. Юлька сидела рядом. Ее кудряшки завернули в замысловатую, но целомудренную прическу. Серые складки юбки лежали на круглых коленях. Она тоже улыбалась мудрой материнской улыбкой, и ее голос, приятный, по-весеннему звонкий, звучал убедительно и честно. Она часто поворачивалась к Игорьку, и он ловил ее взгляд, улыбаясь в ответ. Со стороны, — и он это знал, — это тоже выглядело красиво, почти интимно красиво, как и все, что гармонично и искренно.
Он редко смотрел на монитор-подсказку. Язык развязался, свет софитов придавал действу важности, и Игорек свободно и спокойно рассказывал, как счастлив, что наконец-то появились Сестры Жизни, и как много шансов открывает каждому сотрудничество с ними. Рассказывал про вымышленные болезни так убедительно, что на лицо набегала тень, а об излечении — с таким воодушевлением, что люди в зале невольно начинали улыбаться.
— Время сокращений прошло, — сказал он в конце. — Сонные полигоны — это прошлый день, их больше никогда не будет.
И умолк. Ему хотелось, чтобы эту передачу увидел Антон и поверил ему так, как он поверил Артуру и Юльке.
Другого выхода не было.
И последнее, что зафиксировали камеры — его открытый, уверенный взгляд, замерший на экране как гарант новой жизни для всех, кто пережил время сокращений.
