Юлька беззвучно опускалась на колени, серая юбка раздувалась вокруг нее колоколом. Она не пыталась выдернуть руку из руки Игорька, и та держалась прямо, как мачта тонущего корабля, на которой развевается алый флаг.
Заколотые на затылке кудряшки рассыпались.
— Я так рад был тебя видеть… — сказал Игорек, жестом останавливая почему-то занервничавшего Артура, — а ты оказалась хуже девки-алкоголички. Та хотя бы не скрывала, что терпеть меня не может, и не закрывала глазки, когда меня тащили на рельсы! А ты ходишь по этому дому с закрытыми глазами, а меня тошнит уже от тебя, поняла?
— Она поняла, Игорь, — сказал Артур, осторожно отстраняя его руку. — Она поняла.
Игорек посторонился и вышел, успев заметить только, что Юлька мягко опустилась на пол вниз лицом, а ее затылок стал почему-то кукольным.
— Извини, — глухо сказал он. — Так получилось.
В комнате Игорек кинулся на пол и замер. Сердце билось сладко. Его уносила река — черная, и он плыл в лодке, а вместо фонаря держал вперед вытянутую правую руку, и та горела огнем.
Остро пахло кровью.
Когда нос лодки мягко уткнулся в красный песок, Игорек поднялся и осмотрелся — по пустыне величаво гуляли гигантские черепахи.
Лодка ждала, покачиваясь на волнах, но Игорьку не хотелось обратно. Ему хотелось пройти по всей этой пустыне — вдоль и поперек, а потом найти город с недавно выстроенной им же круглой башней и, взяв в руки ноутбук, ввести свой пароль — шесть нулей.
Увидеть окошечко ввода команды.
«Лето придет». Enter.
Подтвердить изменения?
Игорек потянулся курсором к окошечку, но свет померк, и сверху на него пало черное воронье. Суетливо дергая его за плечи, руки и волосы, оно билось рядом и оглушительно орало на ухо.
— Не надо, — вяло отмахнулся от воронья Игорек, перевернулся на спину и увидел лицо Артура, склонившегося над ним с зажженной настольной лампой.
— Убери, — попросил Игорек, загораживаясь руками. — Я никуда не хочу. Я никуда не поеду.
— Это важно, Игорь, — сказал Артур, гася лампу. — Умирает очень важный человек. Тебе надо ехать.
Он говорил медленно, осторожно подбирая слова.
— А где Юлька? — Игорек сел, испуганный мелькнувшей в голове догадкой — его словно сжало в ледяных тисках. Остро, жгуче больно. — Где?
— Поехали, — ответил Артур. — Не надо одеваться, машина уже внизу.
Игорек оттолкнул его и скатился по лестнице, цепляясь руками за перила.
— Юля!
В каминной зале было тихо и темно. Покосившийся экран камина казался пыльным пятном. Едва не сбив Артура с ног, Игорек метнулся наверх, в комнаты, но там тоже было пусто. На столе лежали открытки с пожеланиями здоровья и счастья, все подписанные Юлькиной рукой.
— Где она? — задыхаясь, спросил Игорек у открыток, и вдруг заметил еще одну узкую лестницу в самом углу. Забрался по ней, трясущейся и шаткой, выбил рукой крышку деревянного люка и вылез на чердак. В черноте тускло поблескивали обода инвалидного кресла, зажатого в углу меж горами какого-то хлама.
Он несколько секунд смотрел на это кресло и увидел — женскую прямую фигурку, сидящую в нем. На женщине была вязаная кофточка, отороченная синим мехом. Ноги женщины лежали бессильно, криво, но руками она крепко опиралась на ручки.
Вспышкой проявились карие, нежные глаза, а потом они же, — под серой шапочкой, и искривленные полудетские ножки, обнаженные в глубокой яме — с мерзлым звуком в них ударялась ссыпаемая сверху земля.
— Игорь! — позвал Артур. — Быстрее!
И Игорек пошел вниз, надеясь увидеть Юльку в одной из ближайших больниц. Туда его и повезли. Дождь хлестал в окна черного джипа, дорога впереди плавилась, как серая сталь, и яростно бились на веревочке пара игрушечных деревянных кубиков.
— Выходи, — приказал Артур и почтительно вывел Игорька под руку, остерегаясь заходить с правой стороны. Возле больницы Сестер стояли, все в синих огнях, реанимационные машины. Откуда-то издалека доносился странный гул, похожий на гул телевизора, включенного на военном боевике. Дождь заглушал гул. Оскальзываясь в грязи, Игорек дошел до лестницы и вошел. В больнице было светло, пустынно, но страшно напряженно — словно в палатах ждали, что вот-вот вспыхнет проводка. Листья искусственных растений жались к стенам. По синим коврам Игорек дошел до операционной, привычно вымыл руки, и медсестра густо намазала ему пальцы йодом. Пахло в операционной тошнотворно — разваленной мясной тушей, чем-то горячим, металлическим и еще гарью. Белый экран закрывал от Игорька лицо раненого, лежавшего на спине. Уже раскрытая и растянутая рана по бокам отливала ожоговой грязью.
Достаточно было короткого взгляда — это не Юлька, и вообще не женщина.
Вопреки обыкновению, в операционной появился и Артур, в белом халате, морщившемся на его сильных плечах, и хирургической полумаске.
— Кто это? — коротко спросил Игорек, глядя на рану.
— Это очень важный человек, — снова повторил Артур. — Пулю извлекли, но…
Игорек обошел экран и увидел землистое, толстое лицо. Белесые короткие ресницы редко торчали из припухших бордовых век.
«Евгеника — не псевдонаука! И не надо привязывать ее к фашизму! Фашизм — это огонь в неумелых руках! Мы все знаем, что огонь может вызвать пожар, но мы же пользуемся газовыми плитами!»
Бульканье, сиплый смех.
С него все и началось. С него, человека, который не мог справиться с собственным жиром, но точно знал, что нужно для выживания нации.
— А не надо мне объяснять, — сказал Игорек. — Сам вижу — позвоночник раздроблен. И быть вашему товарищу заведующему подотделом очистки овощем. Я его лечить не буду. Можете усыплять… выполните свой гражданский долг.
Игорек стащил с головы белую шапочку, откинул в сторону халат. Артур преградил ему дорогу, но Игорек посмотрел искоса:
— Не пожалею же… — спокойно сказал он, и Артур посторонился.
— Пропустите его, — хмуро сказал он дежурящей у дверей охране. — Сам вернется… от ломки свихнется и назад прибежит. Время еще есть.
Игорек вышел под проливной дождь. Лужи кипели под ногами, но он шел без разбору, запрокинув голову. Светлые волосы намокли и клочками прилипли ко лбу и щекам. Дождь лил с такой силой, что было больно затылку и плечам.
И он же охладил воспаленный рассудок — впервые за долгое время Игорек смог думать. Он думал — что бы ни произошло в этом мире, виноват будет он. Тяжесть черного неба лежала на нем, и к ней добавлялась тяжесть клетчатой тряпочки в кармане, тяжесть инвалидной коляски на чердаке дома-затворника, тяжесть слез Столетнего и Юлькиной боли. Под этой тяжестью Игорек сгибался, колени дрожали, но он шел вперед, минуя улицу за улицей.
Он смотрел вокруг, учась видеть все заново — вот горят окна, за ними живут люди, вот след от острых каблучков — здесь прошел человек, вот запертый магазин — это все люди, люди, тысячи и сотни, живых, одинаковых изнутри, но разных на лица, и в каждом живет целая вселенная — как он мог об этом забыть…
