– Здесь можно пересидеть до вечера, – сказал Журов, с сожалением глядя на темный пустой прямоугольник на полу. – Эх, что упало… то пропало.
– А почему вы пользуетесь механикой? – спросил я, не торопясь здесь обустраиваться. – Завели бы биогенную технику, она бы могла за себя постоять.
– Это какую? – с интересом повернулся ко мне Журов. Его глаза заблестели. – Это как?
Я специалистом по биогенной технике не был. Объяснил, как смог, и Журов аж рот открыл.
– Мне бы… хотя нет, – одернул он себя. – Ничего я не хочу.
И снова угас. Выволок в центр мягкое рыжее сиденье, рядом поставил пустую консервную банку, заполненную пеплом.
– Есть хочешь?
Я хотел и последующие полчаса молчал, пережевывая все, что он тянул из коробок – консервы в пряном остром соусе, белый тугой хлеб, какие-то засоленные ягоды и резанное на куски холодное мясо.
Журов все тянул дым и под конец надымил так, что я еле дышал.
– Не куришь? – спросил он меня, я покачал головой, зато моментально уложил новое понятие в памяти, создал на его основе правильное существительное, различные варианты глаголов и подходящее прилагательное.
Все это заняло доли секунды, и после я смог ответить:
– Не курю.
Я накинул шилдкавер шлема – тишина. Мои координаты и пустота вокруг.
– Здесь все гасится, – сказал Журов, заметив мое движение. – Заглушки кругом. Не так уж и плоха наша техника, как тебе кажется. – Он подумал немного, с трудом проглотил кусок и добавил: – Это ты еще «Королей» не видел. Искусственный интеллект на чистой механике… ничем не прошибешь.
Он наклонился и отщипнул ломтик сероватого хлеба.
– Я всю жизнь на технике, – проговорил он. – Еще до Кремани – танкистом был. Воевал, в три погибели спал, землей питался и спиртом запивал. Знаешь, вот встал утром, выкопался, ливень, ни зги… Гром гремит. И только в кабине человеком себя чувствуешь, привык, уютно, как у матушки в брюхе. Я с танками, как эти твои… биогенные. Я его плоть и кровь. – Он снова закурил. – И «Пыж» я верну, – глухо добавил он.
Я посмотрел на него и понял – вернет.
– А потом я пожелал, чтобы все закончилось, – продолжил бывший танкист, и выглядел он так, словно напрочь про меня забыл и рассказывает сам себе. – Чтобы домой вернуться, спать на кровати, жареную картошку жрать. Дезертир я… нажелал на свою голову. Дезертир, – беспощадно повторил он, сжимая губы в узкую полоску.
Снаружи зашумело, словно кто-то подкрался на мягких лапах, а потом со всей силы бросился на рифленые стены ангара.
Я схватился за оружие, но Журов помотал головой:
– Дождь.
И все-таки из предосторожности я вышел наружу. Сильные хлесткие струи бились в раскрошенный серый бетон, потоками несло из города мутную бурую воду, пахнущую железом. Мотало в маленьких бурунах какие-то смятые этикетки. Принесло мокрый насквозь талон с плохо различимой фотографией. Крови на талоне не было, и с ним, распластанным на пальцах, я вернулся в ангар.
– Что будет, если Игрок откажется соблюдать правила?
– Его ликвидируют «Короли», – охотно разъяснил Журов. – Город маленький, поголовье прячущихся крыс разорвет его в клочья. Остаются только инструкторы и те, кто выполняет задание, остальных…
– Отстойники, – напомнил я.
– Зачищают раз в месяц, – сказал Журов и потушил сигарету о кожаную вставку своего ботинка. – Так даже удобнее, они сами туда сбегаются. Оппозиция, мать их за ногу. Отдохнул?
Я и уставшим-то не был, просто голодным. А после предоставленного Журовым ужина мог бы на одном дыхании километров пятьдесят пересеченной местности одолеть.
– Моя задача – помочь тебе как можно быстрее накрыть цель, – принялся объяснять Журов. – Чтобы не затягивал процесс, так сказать. Для начала – кого ты выбрал?
Я вынул из кармана свои талоны и посмотрел. Лайн, Квоттербек…
– Квоттербека не убить, – твердо сказал я. – Это то же самое, что головой об бетонную стену… Лайнмен проще.
Я помнил о Солнце, помнил о том, что моя задача – закинуть его на ветку. Выбирать так выбирать. Но одновременно с уверенностью в том, что я обязан выиграть в навязанной мне Игре, ощущал смутную тревогу – что-то подгрызало уверенность изнутри, и чем дольше я смотрел на фото Лайна – на его в камуфляж изрисованную кожу и светлые глаза, тем тяжелее мне становилось.
– Значит, Лайнмен, – одобрил Журов. – Смотри…
И он развернул карту на тощих коленях.
– Я с вашей братией сталкивался уже, и по опыту судя… Лайнмена ты завалишь только в катакомбах, где ему развернуться негде будет. Здесь, – он показал, – вход в Нижний город. И здесь. Севернее еще один вход, но там только ползком, весной было обрушение. Я тебе предлагаю перед ним засветиться и тащить вниз – бегаешь ты отлично. Искать его нужно… тут. Трое из четверых Лайнменов окапывались на башнях. Там обзор и укрепления, самое для них подходящее место.
Я слушал его и раздумывал. Я никогда не был силен в логике, но понимал, что гонка на выживание может закончиться для нашей команды полным крахом, цепной реакцией смертей. Кто тогда понесет Солнце дальше?
Журов, выслушав вопрос, ответил туманно и сухо:
– Откуда ты знаешь, что будет с вами после смерти? Это, брат, Кремань… Здесь никто ничего толком не знает, разве что во Дворце.
Он поднялся, сухощавыми руками потянулся к моему вороту и прикрепил крошечную паутинку-жучок. С этой паутинкой, вооруженный одним лишь «Щелчком», я и вышел на улицу, где бурный ливень сменился прохладной моросью. Город лежал в подушке молочно-белого тумана, с правого бока из тумана торчали черные искривленные пальцы башен. Туда я и пошел, держа бесшумный быстрый темп. Может, повезет, и я действительно найду Лайна там… и сумею заманить его в катакомбы и через быструю победу избавиться от навязанных нам правил чужой Игры.
Несколько раз я останавливался: прижался к стене, услышав истеричный вой, перешедший в какое-то адское хихиканье, потом, завидев сумрачную группу людей с торчащими за плечами ржавыми пиками, покружил немного по улицам, путая следы, и остановился в тяжелой полутьме под довольно хорошо сохранившимся домом.
Над домом висела зеленоватая звезда, вся в сизых клочьях. Первый этаж был затемнен, а на втором сияла рубиновым целая вереница окон. Все они были закрыты занавесями, похожими на содранную кожу – в огненном путаном узоре. Приглушенно играла музыка – ритмичная череда звуков и трелей. Виднелись черные колышущиеся силуэты – то крупные и квадратные, то тонкие и волнистые.
Я прижался спиной к станине неработающего фонаря и долго смотрел на эти окна – за ними жили какой-то непонятной мне, жгучей жизнью.
Великий Аттам, что я, Раннинг, Игрок на поле Последней Анестезии, делаю на улицах этого города, под алыми окнами?
