Квоттербек сказал в наушник что-то из репертуара Гордого.
Пожарище и гарь оказались далеко позади – еще немного, и скроются за горизонтом, и я сам скроюсь в какую-нибудь нору и попробую через связь доказать Квоттербеку, что не настолько никчемен, как ему кажется: да, потерял Лайна, да, сорвался на болельщиках, слил уйму очков, да, погубил уйму беспомощных людей, опять спутался с Эбами, но…
Чем дольше я рассуждал, тем больше понимал, что никакого «но» быть не может. Квоттербек прикончит меня и поступит очень правильно.
И все же – куда бы забиться? Я хотя бы успею ему сказать, что он был причиной того, что я чувствую странное тепло в груди, маленькое, но честное. Что я рад. Что я горд тем, что дошел с ним до четвертой линии.
Песок закончился. Полетела какая-то мелкая пыль на хорошо утоптанной земле. Я смог бежать быстрее и, стремясь выиграть время, пошел на такой разгон, который мог выдержать не более пяти минут – бесценное время.
Укрытия нигде не предвиделось, но это тоже было делом времени и…
И он налетел сзади и сбил меня с ног. Вместе мы пропахали метров десять, не в силах преодолеть инерцию. По горячей земле скатились вниз, к кромке жирного неподвижного моря, и там Квоттербек распял меня одной рукой, а второй стащил с себя и откинул в сторону шлем. Дышал он так же, как и я, – глубоко и ровно, в тот же ритм.
– Раннинг, – выдохнул он, – я тебя прикончу.
Мне и ответить-то было нечего, поэтому я просто лежал и смотрел на него. Догадка, которая мелькнула у меня тогда, была слишком невероятной, чтобы пытаться ее озвучивать, да еще и в ответ на заявление, что меня надо убить.
Священные Служители, а почему такая суета? Не верится? Вот и я не верил.
Андрею пришлось оборвать его рассказ. Картина на экранах медицинского оборудования была настолько плачевной, что непонятно, за что хвататься: стимуляторы, обезболивающее, адреналин?
– Останавливаем, – сказал он и поднял руку. – Перерыв.
– Это черт знает что такое… – прошептал у его плеча Фред, дрожащими руками запихивая в рот мятную конфету. – Ты представляешь, что будет, если это вылезет наружу?
– Он врет, – сказала Анечка. – Кофе?
В руке она держала стаканчик с молочной пышной пеной.
– Невозможно, – сказал безымянный лингвист, забирая у нее стаканчик волосатой костистой лапой. – Я гарантирую… нет колебаний на приборах. Врать он не может.
– Внимание, – чистым женским голосом объявил динамик. – Расследование переходит в категорию «А-12». Внимание…
– Понеслась, – мрачно сказал Андрей. – Какая разница – врет он или нет? Нас запаковали.
Анечка тряхнула блестящей челкой.
– Правильно, – сказала она. – Основное Правило пересматривают по инерции – остатки серий того времени остались только в запасниках… И размораживать их никто уже не будет.
– Да, – согласился Андрей. – Только… если его Квоттербек действительно генетически являлся Раннингом, то это значит – они могли развиваться и выходить за свои рамки. Это человеческая черта, Аня. Хочешь поспорить?
– Потом, – ответила она и показала кончик розового языка.
– Эба, – назидательно сказал Фред, – прекратите… на рабочем месте.
– А еще это значит, что мы должны прекратить допрос и дать ему умереть.
– Нет, – запротестовал лингвист, – материала мало. Основное Правило остается прежним… без паники, доктор, такое открытие могло быть решающим двести пятьдесят-триста лет назад, а сейчас – леди права, – последние серии давно уже просто исполнители.
– Откуда вы знаете, что у них творится в голове? – вдруг задумчиво сказал Фред и всей пятерней почесал жесткую короткую бороду.
– Фу, – сказала Анечка. – Что будет, если Костюченко узнает… он и так как акула вокруг лаборатории вьется. Психологию Игроков сочиняет.
– Категория «А-12», – напомнил Фред и посмотрел на замершего в колбе Раннинга.
Тот, мученически вывернув руки, висел в плотных пластах синеватой жидкости и смотрел вниз осмысленными ясными глазами.
– Бедный, – снова сказала Анечка. Раннинг перевел взгляд, и она вдруг отступила, уронив свой стаканчик. Темные кофейные брызги ударились в белоснежную ткань халата.
– Начали! – выкрикнул Андрей, зафиксировав улучшение.
Анечка молчала, растерянно разглядывая халат. Лингвист тоже молчал. Фред ожесточенно чесал бороду и делал вид, что занят этим безмерно.
Оставался только Андрей.
– Раннинг, – сказал он. – Можешь рассказывать дальше или сменим фазы?
– Ты с ума сошел, – вполголоса пробормотал Фред.
– Могу дальше, – помолчав, ответил Раннинг.
– Выкинут тебя отсюда, Андрей… Мозги в хлорке прополоскают и выкинут…
– Не останавливайте меня больше, – попросил Раннинг. – Это почти конец.
Он меня не убил. Мы вместе хоронили Лайнмена. Саперными лопатками, добытыми в «Пыже», копали яму, похожую на ту, куда по вечерам закатывали наше Солнце, только прямоугольную.
Я рассказал Квоттербеку, как все произошло, и он только плечами пожал.
– Хорошо получилось.
– Хорошо?
– Да. Он семь лет заявки подавал – иногда проходил, но Квоттербеки отклоняли на первой линии. Какой-то дурак протащил его, раненого, через переход. Переход зафиксировал ранение, и Лайнмена дисквалифицировали. Оставили в Храме – он там оборудование таскать помогал.
Я представил Лайна в роли носильщика. Картина получилась отвратительной. Вспомнилась и кошка – Искра, он сказал… Аттам, сильный, умелый Лайн – семь лет в команде с маленьким зверьком.
– Он не дошел бы до конца, – сказал Квоттербек, ровняя стену ямы острием лопатки короткими заученными движениями. – Четвертая линия – предел.
– Зачем ты тогда его взял? – ляпнул я.
Квоттербек посмотрел искоса. Я вспомнил собственную тайну, отданную ему на первой линии, вспомнил Тайта с его экспериментальным геномом и прикусил язык.
Потом я узнал, что Лайн два года гонялся за Матчами, в которых участвовал наш Квоттербек. Это был его единственный шанс попасть на поле, и с выбором он не ошибся.
– Ничего хорошего все-таки, – сказал я. – Он мог бы и дальше ходить с тобой.
– Мог бы, – безмятежно ответил Квоттербек и вдруг улыбнулся.
Улыбался он одними губами, а в глазах было что-то… вроде затвердевшей кровавой корки, которую приходится взламывать ножом, чтобы рана не задохнулась.
Мы втащили Лайна в яму – Квоттербек принял его снизу и уложил на спину. Снял с его головы куртку, посмотрел и провел ладонью по выцветшему лицу.
– Нет… – тихо сказал он. – Слишком поздно.
Я не понял, о чем он, но спрашивать не стал.
