— Господи, Лерка, мне даже нехорошо стало, как я
представила себе… Ужас! Зачем там эта курица?
— Хрен ее знает, для красоты. У Розиной жены, видишь ли
особое пристрастие к курицам… У них в бассейне кафель бледно-зелененький, а как
декор — курочки с цыплятками, и полотенца с курочками, представляешь, гадость
какая.
— Она что, птичница в прошлом?
— Да кто ее знает, но я ее возненавидела! Это ж надо
выдумать — куры в траве…
— Идея довольно безвкусная, но не оригинальная.
Ну я тоже видала гномов, зайцев ставят, но там они не
прячутся в траве, а тут на этот еврокитч русская безалаберность наложилась, и в
результате — тяжелая травма.
— Ну хоть курица-то разбилась?
— Хренушки! Ничего ей не сделалось! Зато Роза так
ругался, так орал!
— На тебя?
— На меня-то за что? На женушку свою! Меня они с
Гришкой сразу уложили в машину, отвезли в больницу, мне там рентген сделали,
сказали, что у меня еще и ноготь сойдет… А вот Гришка как резаный на меня орал…
— Это он с перепугу и от сочувствия.
— Да знаю я…
— А какая жена у Розы?
— Дура, куроманка!
— Куроманка? Хороший термин. Ну, а как она выглядит?
— А тебе зачем?
— Просто любопытно.
— Ну как тебе сказать, собственно, она никакая…
Усредненная, я бы сказала, среднеевропейская. Блондинка, под пятьдесят,
ухоженная, Роза верит, что она идеал хозяйки…
— Ну после твоей травмы вряд ли, у идеальной хозяйки
траву бы выкосили.
— Я ж говорю… Больше я к ним не поеду, хватит с меня.
— Сама виновата, чего вздумала с собакой носиться?
Сидела бы чинно-благородно, как полагается сорокалетней женщине…
— Ага, посидишь там, я чуть с тоски не сдохла. Она из
себя светскую даму строит, а я, сама знаешь, как это люблю… И потом все
светские новости у нее, по-моему, из журнала «Семь дней». Думаю, он изменяет ей
на каждом шагу, и правильно делает, между прочим. Такие бабы созданы, чтобы им
изменяли.
— Добрая ты, Лерка, истинная христианка! —
засмеялась я. — Ну забыла она траву выкосить вокруг курочки, а ты уж ее во
всех смертных грехах винишь.
— Понимаешь, мне Роза очень нравится… — тихо призналась
Лерка. — Такой обаятельный мужик…
— Господи, Лерка, что я слышу, а как же Гришка?
— При чем тут Гришка? Я ж не в том смысле! Если хочешь
знать, я вот что придумала — надо мне как-нибудь тебя с ним познакомить. Вдруг
у вас что-то получится…
— Не было печали, черти накачали! Зачем мне нужны
женатые Розы? Лерка, а хочешь, я тебя удивлю?
— Есть чем?
— Не то слово!
— Олеська, миленькая, садись-ка в машину и подваливай
ко мне. Меня надо навещать, я раненая…
Ага, как у Чехова: «Я человек болезненный, ревматический, я
человек раненый…» А вообще неплохая мысль. Тебе чего-нибудь привезти?
— Мороженого, Олеська, знаешь мое любимое с шоколадной
стружкой.
— Может, еще будут пожелания?
— Олесечка, пожалуйста, намекни, что за новости у тебя!
— Еще чего!
— Ну пожалуйста, а то я умру от любопытства.
— Вся ты не умрешь!
— Олеська, у тебя кто-то появился?
— Не появился, а реанимировался.
— Миклашевич, да?
— А ты почем знаешь?
— Просто я всегда знала, что эта история еще не
исчерпана. А вообще, ну его, Олеська… Давай я лучше тебя с Розой познакомлю!
— Лерка, может, мне и приезжать не стоит?
— Стоит, стоит, Олесечка! Жду!
* * *
Я еще сидела у Лерки, когда позвонил Миклашевич с известием,
что визы будут послезавтра, и послезавтра же мы вылетаем в Вильнюс… Я
обрадовалась.
— Ну что? — требовательно спросила Лерка, уписывая
уже третью вазочку мороженого.
— Лер, ты спятила, столько мороженого жрать? Все твои
диетстрадания пойдут насмарку!
— Олеська, понимаешь, — таинственным шепотом
произнесла Лерка, — Гришка сказал, что мне не мешало бы набрать килограмма
четыре, можешь себе представить.
— Он прав, подруга.
— Гришка у меня золото! — вздохнула Лерка.
— Ты его подозреваешь всегда черт знает в чем, а у него
даже Роза оказалась мужского пола.
Почему-то я не рассказала Лерке о своей встрече с Розой. Она
не очень умеет держать язык за зубами, а мне не хочется, чтобы он разгадал мою
загадку. Я почему-то была уверена, что жизнь обязательно еще столкнет нас… И
рассказ Лерки о его жене, о его доме был мне даже неприятен.
— Это Миклашевич звонил?
— Он, — вздохнула я. И, чтобы перевести разговор,
рассказала ей о приезде сестры. Это малоинтересная новость для светских
знакомых Лерки.
Глаза Лерки наполнились слезами.
— Ну надо же… Как странно… Олеська, это же целый сюжет
для романа. Представляешь, какие турусы на колесах можно развести…
— Что-то не вдохновляет…
— Ты не думай, я не проболтаюсь.
— Если б думала, не рассказала бы.
— Олесь, ну неужели ее не проняло?
Откуда я знаю? Меня самое поначалу так проняло, что я
ничегошеньки не заметила, а потом вдруг как что-то стукнуло… И очень сильно
стукнуло, должна сказать. Я потому и согласилась с Миклашевичем в Литву
поехать…
— Так ты все-таки едешь с ним в Литву?
— Ага, еду.
— Олеська, это он под тебя клинья подбивает, потому что
ты прославилась…
— Я тебя умоляю! — поморщилась я.
— А что? Я тут от нечего делать покопалась в Интернете,
просто от скуки, и узнала, что ты… как это… ага, вспомнила: один из самых
рулезных авторов…
— Каких? — поперхнулась я.
— Рулезных.
— И что это значит?
— Это круто!
— Почем ты знаешь?
— А я Степке позвонила, племянничку. Он сказал, что это
круто! Правда, там было написано «я чуть не скопытилась, когда узнала, что
Миклашевская один из самых рулезных авторов, на мой вкус это полный отстой».
— Это ты уточнила, чтобы я не задавалась? —
рассмеялась я.
— Ничего подобного! — возмутилась Лерка. —
Мало ли что думают недоразвитые компьютерные девицы. А ты сама в Интернет не
лазаешь?
