— Мам, ты скоро? Дед уже готов.
— Не торопи маму, наверняка, она красоту
наводит! — одернул Гошку Владимир Александрович.
И он и Гошка уже сдали меня, да я и сама уже почти сдалась.
Где ты, комарик? Но ни комара, ни второго зайца, да и сосны вот-вот вырубят…
* * *
И приняв весьма независимый вид, я вышла на лужайку.
Миклашевич сразу вскочил мне навстречу, демонстрируя хорошие манеры, поцеловал
руку и шепнул:
— Прости меня, Олеська, я же тебя люблю.
И улыбнулся такой обаятельно-виноватой улыбкой, что я и
впрямь простила ему недавнюю безобразную сцену.
После действительно невероятно вкусного и на удивление
приятного и непринужденного ужина мы втроем вернулись домой, а Миклашевич
поехал к себе в отель, расположенный в пятнадцати километрах. Он был сама
предупредительность и деликатность.
— Олеся, — спросил Владимир Александрович, когда
Гошка ушел спать, — может быть, надо было пригласить Дмитрия Алексеевича
пожить у нас, места хватит?
— Нет, это ни к чему.
— Девочка, ты сомневаешься?
— Еще как!
— Но почему? Он, по-моему, очаровательный,
интеллигентный, широко образованный человек и любит тебя, искренне любит.
— Вы так думает?
— Ну, я, знаешь ли, доверяю своей интуиции.
— У него очень тяжелый характер.
— Но ты же умная женщина, ты сумеешь с этим справиться.
И потом, даже тяжелый характер куда лучше бесхарактерности… Увы, мой сын
оказался именно таким, бесхарактерным… К тому же Дмитрию Алексеевичу уже
пятьдесят, он угомонился в значительной мере…
— То есть вы советуете мне принять его предложение?
— Разумеется. Постой, а разве ты еще не приняла?
— Нет, более того, я ему отказала…
— Но он ведет себя так, будто… Послушай, а ведь в этом
есть наверное своя прелесть, когда мужчина так резко берет все на себя… Ты ведь
любишь его?
— Я когда-то безумно его любила…
— Да? Но послушай, мне казалось, что для любой женщины
самое большое удовольствие утереть нос не понявшему ее чувств кавалеру, а?
В этом есть сермяжная правда, — засмеялась я. — Но
не настолько же, чтобы обрекать себя на постоянную нервотрепку. Чтобы жить в
браке с Миклашевичем и терпеть его кошмарный характер, надо либо безумно его
любить, либо быть материально в нем заинтересованной. Первое уже в прошлом, а
второе сейчас для меня неактуально, да и вообще неприемлемо.
— Знаешь девочка, по-моему, ты хорохоришься, я сегодня
наблюдал за вами, вы хорошая пара. Он тебя любит… И он страшно одинокий
человек…
— Естественно, одинокий, с таким-то характером…
— Но он же так обаятелен, умен, образован.
— До определенного момента.
— Олеся, у него своих детей нет?
— Насколько мне известно, нет.
— Прости, девочка, за бестактный вопрос, у тебя есть
кто-то другой?
— Нет, в общем-то нет.
— Значит, на примете кто-то?
— Тоже нет.
— Тогда я тебя не понимаю. Прости, но тебе скоро сорок
лет, конечно, в наше время это не возраст, но… Почему бы не попробовать,
сейчас, на совершенно новых основаниях? Ты вполне самостоятельна, он тоже,
Георгий будет жить со мной, это решено, а может теперь все и сложится?
— Владимир Александрович, я не пойму, вам-то зачем это
нужно?
— Мне его жалко, Олеся… Ты нужна ему.
— Да, мощное обаяние… Вот не ожидала от вас.
— Видимо, меня подкупило его романтически-мужественное
поведение.
— Слышали бы вы, что он мне кричал накануне моего
отъезда!
— Ну, милая, мало ли что можно крикнуть сгоряча!
— Мужская солидарность в действии?
— Знаешь, ты мне не чужая, я люблю тебя как дочь, и
хочу, чтобы твоя жизнь была устроена. Ты попробуй! Не надо сразу венчаться,
расписываться, если ничего не выйдет, просто разбежитесь… А может и сладится,
кто знает, вы же не пробовали жить вместе. Иной раз человек невыносимый на
работе и в, так сказать, амурных отношениях, бывает прекрасным мужем. Знаешь,
есть такая еврейская мудрость: «Хороший человек не бывает хорошим мужем».
Ладно, не стану больше к тебе приставать, ты сама должна все решить, но свою
точку зрения я высказал. Ложись и постарайся уснуть.
Легко сказать, а как уснуть после всего этого? И Миклашевич
был сегодня поистине неотразим, настолько, что червячок сомнения стал слегка
точить меня. Ладно, доживу до утра, а там посмотрим, утро вечера мудренее.
И вдруг на ночном столике затрясся переведенный на вибрацию
мобильник. Я испугалась. Номер не определился.
— Алло!
— Дурища, я же люблю тебя! — раздался голос
Миклашевича и телефон отключился.
Вот сволочь! Прекрасно понимает, что я не сплю и терзаюсь
сомнениями, потому и дурища… А вот напишешь такое в романе, скажут — так не
бывает! Ну и пусть говорят, я теперь точно знаю, что бывает… На встречах с
читателями меня часто спрашивают, бывают ли в жизни такие мужчины, как в моих
романах, и я с чистой совестью отвечаю: Нет! Это сказка! И тут я уснула.
* * *
Утром меня никто не будил и я проснулась в половине
одиннадцатого, чего со мной практически не бывает. И первое, что я услышала
сквозь открытое окно, раскатистый смех Миклашевича. Он уже тут, черт бы его
подрал. Обложили меня, обложили, вспомнился любимый Высоцкий. Я встала и
подошла к окну. За столом в саду сидели трое и… играли в скрэббл! Просто
семейная идиллия. Но самое смешное было в том, что все были в одинаковых
полосатых футболках! Наверняка идея Миклашевича. Интересно, что бы это значило?
Мне вдруг стало весело. А что, чем черт не шутит, может быть он и в самом деле
нуждается во мне и в моем сыне и свекре мало ли, всякое бывает… И ведь я не могу
сказать, что вовсе к нему равнодушна, я просто защищаюсь так…
Едва я появилась на крыльце, как Владимир Александрович
вскочил, отдал честь и, вытянувшись во фрунт, отрапортовал:
— Капитан, экипаж в составе старпома, боцмана и юнги
готов к выполнению любого задания!
— А кок в экипаже есть? Капитан голоден!
Я видела, как все трое просияли оттого, что я поддержала их
дурацкую игру.
— Юнга, на камбуз , — скомандовал старпом.
А боцман Миклашевич поспешно собрал карточки и фишки.
— Выспалась? — заботливо спросил Владимир
Александрович.
— Да!
— И, судя по всему, у тебя хорошее настроение. Я как
старпом предлагаю после завтрака отправиться всем экипажем на озеро, купаться.
Сегодня жарко!
