— Предложение принимается!
А тут и Гошка примчался с подносом, на котором кроме кофе,
сока и прочей утренней снеди стояла вазочка с красной розой.
— Юнга, а где белые перчатки? — сурово спросила я.
— Эх, черт, это моя промашка! — почесал в затылке
боцман.
— Получите взыскание, боцман!
— Готов понести заслуженную кару!
— Ничего, боцман, она поест и подобреет! — утешил
его Гошка.
— Юнга, вы вместе с боцманом будете наказаны за
неподобающую вольность!
— А вот и фигушки! Мы поднимем бунт на корабле и
вздернем капитана на рею!
— Ха! Не на того напали!
Или бунт на борту обнаружив,
Из-за пояса рвет пистолет,
Так что сыпется золото с кружев,
С розоватых брабантских манжет!
И тут вдруг я заметила, как сверкнули глаза у Миклашевича.
Он гордо выпрямил спину:
— Мы тоже не лыком шиты, кэп!
Пусть безумствует море и хлещет,
Гребни волн поднялись в небеса —
Ни один пред грозой не трепещет,
Ни один не свернет паруса.
В эту самую секунду мне вдруг показалось, что да, конечно,
он подходит мне, мы хорошая пара, мы поймем друг друга теперь, в этой новой для
нас ситуации.
— Ух ты, как здорово! Дед, ты эти стихи знаешь?
— Разумеется, это Гумилев, — усмехнулся Владимир
Александрович. — Я с детства любил Гумилева, хоть он и был в свое время
запрещенным поэтом.
Разве трусам даны эти руки,
Этот острый, уверенный взгляд,
Что умеет на вражьи фелуки
Неожиданно бросить фрегат.
Мы все одной крови, мелькнуло у меня в голове. И, кажется,
Миклашевич прочел эту мысль, он иногда умеет читать мои мысли…
День прошел изумительно. Миклашевич не старался остаться со
мной наедине, не «давил на секс», как выражается одна моя приятельница. Он
бросил все силы на завоевание Гошки и Владимира Александровича, в чем
безусловно преуспел. Но хуже всего то, что к вечеру я была уже опять без памяти
влюблена в него.
Но вечером, когда я легла спать, я вдруг подумала:
интересно, а Аполлоныч знает эти стихи? Конечно, это не так уж важно, на это
можно и наплевать, но одно я знаю точно: с Ариной он так не сможет, даже если и
знает…
— Мам, можно к тебе?
— Ты чего не спишь?
— Мам,… — в руках у Гошки я заметила зеленый том
Гумилева.
— Мам, а как то стихотворение называется?
— Капитаны. Это цикл стихотворений.
— Обалдеть можно, я даже не думал, что это такой кайф.
Мам, но правда же он классный?
— Гумилев?
— Да нет, Миклашевич. Он тебе подходит, мам.
Вот и дед тоже так считает. А бабушке, наверное, он не
понравится.
— Бабушке вообще мало кто нравится. И у нас совершенно
разные вкусы.
— Мам, скажи, вот у тебя есть мечта?
— Мечта? Есть.
— Какая?
— Чтобы ты вырос нормальным парнем, настоящим мужиком и
был счастливым. Вот такая мечта.
— Нет, мам, это неинтересно.
— Еще как интересно!
— Нет, я имею в виду… Ну, хотела бы ты куда-нибудь
поехать, куда-нибудь далеко, на Сейшелы, например, или на Гавайи?
— Не знаю… В принципе я вполне могла бы туда поехать.
Хотя нет, я бы поехала на Таити. Вот на Таити да… Но это же так далеко!
— А в Австралию, например?
— Раньше я мечтала об Австралии, но недавно где-то
слышала или читала, что там нельзя купаться в океане, акулы расплодились. Так
что я там забыла в таком случае? Гош, признайся, это дядя Митя поручил Тебе
выяснить насчет мечты?
Гошка вдруг покраснел.
— Ага, я угадала!
— Только не выдавай меня, ладно? А то я дурак… так
глупо прокололся…
— Не волнуйся, я своих не сдаю.
— А что мне ему сказать? Насчет Таити?
— Нет. Скажи, ничего не вышло, мама все время
отшучивалась. А насчет Таити не говори, а то он и впрямь организует такую
поездку, а дорога длинная, мы успеем разругаться вдрызг.
— Он тебя любит, мам!
— Там будет видно. Все, иди спать! А у Гумилева прочти
«Лес», тебе понравится.
* * *
— Леруня, ты опять забыла мобильник! Разве можно быть
такой растяпой!
— Ой, слава богу, я думала, что опять потеряла! Гриш, а
что это у тебя лицо такое хитрое? Ты мне сюрприз приготовил? —
обрадовалась Лера, бросаясь мужу на шею.
— Даже два! Один просто сногсшибательный, узнаешь
обалдеешь. А второй… Ну, тут я не уверен, что ты обрадуешься… Да, кстати, имей
в виду — оба сюрприза нематериальны.
— Говори скорее!
— С какого начать?
— Ну с того, что похуже.
— Мы завтра едем к Розе на дачу.
— Я не поеду! И это не сюрприз, а черт знает что! Не
желаю я туда ехать, с меня хватит, один палец я уже сломала и вообще, ну ее,
эту куропатку!
— Почему куропатку? — опешил муж.
— Это Олеська придумала. Ну она же на курах двинутая,
вот Олеська и прозвала ее куропаткой, ну как психопатка.
— Да, Олеське пальца в рот не клади… Так иной раз
припечатает, кстати, второй сюрприз, собственно, не мой, а Олеськин. Вернее, с
нею связанный. Я видел Толика, и он мне сказал знаешь что?
— Откуда я знаю? Что она остается в Германии, да?
— Ну вот еще! В Германии остается Гошка.
— Это не так уж глупо, только в чем сюрприз-то?
— Она выходит замуж, наша Олеська!
— Замуж? За кого?
— За Миклашевича!
— Гриш, ты так шутишь?
— С чего бы мне так шутить? Может, Олеська так шутит…
— Я так и знала! Вот дура, корова! Опять она с ним
снюхалась! Опять ищет приключений на свою задницу!
— Леруня, чего ты так кипятишься?
— Потому что это идиотизм, входить опять в ту же реку,
вернее, в то же болото! Миклашевич! Да он же мерзавец!
— Послушай, киска, в конце концов Олеся вполне взрослая
самостоятельная баба — и ей-таки нужен муж, хотя бы для представительства. А то
она всюду ходит одна, это как-то… ну не очень…
