— Да, кольцо замечательное, — соглашаюсь я.
Мы стараемся держаться как ни в чем не бывало. Не хочется думать о безнадежности, безысходности ситуации… или чувствовать себя виноватыми, что не нам досталась короткая соломинка. По крайней мере, пока. Я лишь могу надеяться, что, когда придет моя очередь, меня не спихнут на руки первому же мужчине, который сумеет ослепить моих родных.
К нам подлетает Фелисити. Она держит в руке носовой платок, который превратился уже в смятую тряпку.
— Что случилось? У вас такой вид, словно настал конец света!
— Пиппу обручили с мистером Бамблом, — объясняю я.
— Что?! Какой ужас! Бедная Пиппа! — восклицает Фелисити, качая головой.
— А твой отец приехал? — спрашиваю я, надеясь услышать наконец хоть какую-то приятную новость.
— Еще нет. Извините, но я ужасно нервничаю, я не могу ждать здесь. Я лучше погуляю по саду, пока он не появится. Как вы думаете, я выгляжу прилично?
— О! — Я округляю глаза. — Сколько раз можно повторять? Да!
Фелисити настолько взволнована, что даже не огрызается по своему обыкновению. Вместо того она благодарно кивает и с таким видом, словно ни секунды уже не может удерживать в желудке завтрак, вылетает из гостиной на лужайку.
— Эй, да никак это сама леди Дойл!
Именно так, с самым важным видом и подчеркнутым поклоном, Том возвещает о своем прибытии. Рядом с ним стоит бабушка, в лучшем своем черном креповом платье.
— А отец? Он здесь? Он приехал?
Я нервно вытягиваю шею, оглядываясь в поисках папы.
— Да, — заговаривает Том. — Джемма…
— Ну и где же он?
— Привет, Джемма!
Я не сразу замечаю отца. Но он действительно здесь, стоит позади Тома, похожий на призрака, в плохо сидящем костюме. Под глазами у папы залегли темные круги. Бабушка берет его за руку, стараясь скрыть, как сильно та дрожит. Я уверена, что она дала отцу лишь малую толику его привычной дозы опиума, чтобы он мог выдержать визит, зато пообещала позже дать больше. У меня при виде всего этого едва хватает сил, чтобы сдержать слезы.
Мне стыдно, что подруги видят отца в таком состоянии.
— Привет, папа, — с трудом выговариваю я, целуя его в похудевшую щеку.
— Кто бы мог подумать, что мы сегодня встретимся с королевой? — шутит он.
Отец смеется, но смех вызывает у него кашель, и Тому приходится поддержать его. Я не в силах взглянуть на Энн.
— В бальном зале сейчас накрывают чай, — говорю я и увлекаю их вверх по лестнице.
В зале я выбираю самый дальний столик, чтобы оказаться в стороне от толпы и сплетниц. Как только мы усаживаемся, я представляю всем Энн.
— Рад снова встретиться с вами, мисс Брэдшоу, — говорит Том.
Энн розовеет.
— А ваши родные где сегодня? — спрашивает бабушка, оглядываясь по сторонам в поисках более интересных собеседников, чем мы двое.
Она задала обязательный вопрос, на который следует ответить, а потом нам предстоит сидеть в неловком молчании, ожидая, пока бабушка не скажет что-нибудь весьма неприятное под видом любезности.
— Они сейчас за границей, — вру я.
К счастью, Энн не пытается меня поправить. Она, наверное, обрадовалась, что ей не нужно теперь объяснять, что она сирота, и тем самым вызывать к себе вежливую молчаливую жалость. Но бабушку охватывает любопытство; я уверена, она сразу принялась гадать, богаты ли родители Энн, а может, обладают титулами, а возможно, и то, и другое…
— Как это интересно! И где же они путешествуют?
— Они поехали в Швейцарию, — сообщаю я.
И в ту же секунду Энн выпалила:
— В Австрии!
— Австрия и Швейцария, — уточняю я. — Очень дорогое путешествие.
— Австрия, — вдруг заговаривает отец. — Есть одна очень смешная шутка об австрийцах…
Он умолкает, его пальцы дрожат еще сильнее.
— Да, папа?
— Э-э?..
— Ты начал что-то говорить об австрийцах, — напоминаю я ему.
Он недоуменно сдвигает брови.
— В самом деле?
В горле застревает тяжелый ком и никак не желает рассасываться. Я пододвигаю поближе к Тому сахарницу. Энн зачарованно наблюдает за каждым движением моего брата, хотя он едва замечает ее.
— Итак, — начинает разговор Том, опуская в свою чашку три куска сахара, — мисс Брэдшоу, позвольте спросить, не слишком ли моя сестра изводит вас своей прямолинейностью?
Энн заливается румянцем.
— Она очень добросердечная девушка.
— Добросердечная? Вы уверены, что мы говорим об одной и той же Джемме Дойл? Бабушка, похоже, школа Спенс — это куда больше, чем просто школа. Это настоящий дом чудес.
Все вежливо смеются надо мной, а я, честно говоря, ничего и не имею против. Мне так приятно видеть их смеющимися, что наплевать, даже если они весь день продолжат подшучивать надо мной. Отец вертит в руках чайную ложку, как будто не совсем хорошо представляет, что, собственно, нужно с ней делать.
— Папа, — мягко говорю я, — налить тебе еще чая?
Он вяло улыбается мне.
— Да, Вирджиния, спасибо.
Вирджиния. Когда он произносит имя моей матушки, за столом воцаряется смущенное молчание. Том снова и снова помешивает чай в своей чашке, не отводя взгляда от ложки.
— Папа, это я, Джемма. Джемма, — тихо произношу я.
Он прищуривается, склоняет голову набок, всматриваясь в меня. Потом медленно кивает.
— Ох, ну да… Вот оно как.
И снова принимается вертеть ложку.
Мое сердце словно превратилось в тяжелый камень и летит куда-то вниз. Мы продолжаем вежливую беседу. Бабушка принимается рассказывать о своем саде и о визитах, о том, кто с кем поссорился и перестал общаться в последнее время. Том что-то лепечет о своих занятиях, а Энн ловит каждое его слово так, словно он — бог-предсказатель. Отец ушел в себя. И никто не спросил, каково мне живется в школе, чем я тут занимаюсь. Их это совершенно не интересовало. Мы, девушки, были в их глазах просто зеркалами, существующими только для того, чтобы отражать их образы, чтобы они могли видеть себя такими, какими им хотелось. Девушки обязаны быть пустыми сосудами, в которых не должно быть ни капли собственных стремлений, желаний, взглядов… пустые сосуды, которые только и ждут, чтобы их наполнили тепловатой водой уступчивости, податливости желаниям других…
Но по одному из сосудов внезапно пробегает трещина. И он лопается.
— Есть какие-нибудь новости о матушке? — спрашиваю я. — Полиция обнаружила наконец что-нибудь новое?
