Но это не помогает. Я слишком перенервничала, чтобы заснуть. Мне нужно отвлечься, чем-то занять ум. Энн держит под кроватью целую кучу журналов, из тех, что наполнены советами для дам и картинками с последними фасонами платьев. Я достаю один. На обложке изображена прекрасная женщина. Ее прическа украшена перьями. Кожа у нее безупречно-кремовая, а взгляд одновременно и добрый, и слегка меланхоличный, как будто она любуется на закат, одновременно думая о том, как лучше перевязать ободранные коленки плачущим деткам. Я совершенно не понимаю, как можно смотреть таким вот образом. И вдруг меня охватывает новый страх: что я никогда, никогда не стану такой же милой.
Я сижу у туалетного столика, глядя на себя в зеркало, так и эдак поворачивая голову. Профиль у меня вполне приличный. У меня прямой нос и хороший подбородок. Снова чуть повернув голову, я рассматриваю веснушки и слишком светлые брови. Безнадежно. Нет, не то чтобы в моей внешности было что-то ужасное; просто в ней нет ничего такого, что привлекало бы внимание. Никакой загадочности. Я не из тех, чей портрет поместили бы на обложку недорогого журнала, чтобы на меня восторженно любовались читательницы. Я не из тех, у кого множество поклонников, кого воспевают в стихах. И не могу сказать, что меня это совсем не беспокоит.
Когда мне придется посещать званые ужины и балы — если я буду их посещать, — что увидят во мне другие? Заметят ли они меня вообще? Или со мной придется танцевать вздыхающим от скуки двоюродным братьям, милым старым дядюшкам, каким-нибудь дальним родственникам, которые будут вынуждены проявлять вежливость, потому что к тому их начнут подталкивать жены, матушки и хозяйки приемов?
Могу ли я стать богиней? Я расчесываю волосы и рассыпаю их по плечам — я видела такое на довольно дерзких афишах опер, в которых какие-нибудь больные чахоткой дамы умирают ради любви, умудряясь при этом выглядеть ошеломительно прекрасными. Если я буду смотреть чуть вбок, слегка приоткрыв губы, возможно, меня и сочтут соблазнительной. Но все равно моему отражению чего-то не хватает. Я осторожно приспускаю с плеч сорочку, обнажая кожу. Потом слегка встряхиваю головой, чтобы волосы немножко растрепались, как будто я — какая-нибудь лесная нимфа, нечто дикое, необузданное…
— Уж извини, — говорю я своему отражению. — Не думаю, что мы когда-нибудь встретимся. Я…
Слишком бледная. Вот в чем дело. Я щиплю щеки, вызывая румянец, и начинаю сначала, говоря низким горловым голосом:
— Кто это так бесцеремонно вторгается в мой лес? Назови свое имя! Ну же!
За моей спиной кто-то негромко откашливается и отвечает шепотом:
— Да это я, Картик!
Я тихонько взвизгиваю. Стремительно вскочив, я цепляюсь ногой за ножку стула и шлепаюсь на ковер, а стул летит на меня сверху. Картик выходит из-за ширмы, за которой мы прячемся, переодеваясь; он держит руки перед собой, ладонями вперед.
— Пожалуйста, не кричи!
— Да как ты посмел!
Поднявшись на ноги, я бросаюсь к платяному шкафу за халатом. Ох, боже, да где же этот халат?..
Картик опустил голову и смотрит в пол.
— Я… Я совсем не хотел, уверяю тебя… Я сидел там, но задремал, а потом… Ты… ты уже оделась?
Я нашла халат, но пальцы не слушаются, я не могу застегнуть его как следует. Все пуговицы попадают не в те петли. Халат сидит на мне очень странно, он перекошен сверху донизу. Я скрещиваю руки на груди, чтобы хоть как-то прикрыть получившееся безобразие.
— Может, тебе это неизвестно, но совершенно непростительно прятаться в комнате какой бы то ни было леди. И сидеть тайком, пока она раздевается… — Я просто исхожу гневом. — Непростительно!
— Прости, пожалуйста, — бормочет Картик с глупым видом.
— Непростительно! — повторяю я.
— Может, мне лучше уйти, а потом вернуться?
— Если ты уже здесь, можешь и остаться.
По правде говоря, я только рада его обществу после недавних неприятных столкновений.
— Итак, какое же срочное дело заставило тебя вторгнуться сюда и спрятаться за моей ширмой?
— Ты входила в сферы? — спрашивает Картик.
— Да. Но там вроде бы ничего не изменилось. Все прекрасно, как прежде.
Я умолкаю, думая о Пиппе. О красавице Пиппе, на которую Картик однажды смотрел с таким благоговением… И вспоминаю ее предостережение насчет Ракшана.
— Что такое? — спрашивает Картик.
— Ничего. Мы должны попросить кого-нибудь там помочь нам. Стать кем-то вроде проводника.
Картик качает головой:
— Это не слишком разумно! Я ведь уже говорил тебе, ничему и никому в сферах нельзя сейчас доверять.
— Но там есть кое-кто, кому мы можем довериться.
— Откуда ты знаешь, что это так?
— Потому что это Пиппа, — тихо отвечаю я.
Глаза Картика округляются.
— Мисс Кросс? Но я думал…
— Да, и я тоже так думала. Но я видела ее там вчера прошлой ночью. Она ничего не знает о Храме, но готова помочь нам отыскать его.
Картик пристально смотрит на меня.
— Но если она не перешла на другую сторону, она поддастся злу.
— Она говорит, что ей это не грозит.
— Ты не должна ей доверять. Она может уже быть зараженной злом.
— Но в ней нет ничего подозрительного, странного, — возражаю я. — Она все так же…
Я чуть не сказала: «Она все так же прекрасна».
— Она что?
— Она все та же Пиппа, — тихо говорю я. — И она знает о сферах больше, чем мы. И может помочь нам. Это куда полезнее, чем все твои советы.
Если я задела гордость Картика, он ничем этого не показывает. Он шагает взад-вперед по комнате, так близко, что я ощущаю его запах, пряную смесь дыма, корицы, ветра, чего-то запретного… Я сильнее стягиваю халат на груди.
— Хорошо, — говорит он наконец, потирая подбородок. — Продолжай, но осторожно. Хотя мне все это не нравится. Ракшана особенно предостерегают…
— Ракшана там не бывали, откуда им знать, чему и кому можно доверять или нельзя?
Предупреждение Пиппы вдруг кажется мне обоснованным.
— Я ничего не знаю о твоем братстве. Почему я должна доверять ему? Почему я должна доверять тебе? Тем более что ты прокрался в мою спальню и спрятался за ширмой. Ты преследуешь меня. Ты постоянно пытаешься мне приказывать, требуешь, чтобы я закрыла свой ум перед видениями. А потом требуешь противоположного — чтобы я открыла ум и помогла твоим Ракшана найти Храм! Связала бы магию!
— Я рассказал тебе все, что знаю сам, — говорит Картик.
— Вот только знаешь ты не слишком много, — огрызаюсь я.
— Я знаю, что мой брат был членом Ракшана. Я знаю, что он умер, пытаясь защитить твою мать, а она умерла, пытаясь защитить тебя.
