Люди, сидящие на цепи и зажатые в тесном кубрике без окна, не могут драться. Но все были уверены – если бы не это препятствие, Ипат разорвал бы Степана голыми руками прямо на месте. Ясно было одно: развязка должна наступить. Рано или поздно она непременно наступит, и будет кровавой…
Ситуацию разрядил молодой стрелец по имени Фрол. Он был единственным среди пленников, кому удалось сохранить свое имущество. Всех остальных захватили в плен и погнали на продажу, как скот – без всего. Никто не позволил им взять своих мешков с вещами. Скоту ведь не полагается имущества.
Правда, единственным имуществом, оставшимся у Фрола, была балалайка, и сохранилась она только потому, что он носил ее закинутой на перевязи за спину. В вещевом мешке музыкальный инструмент мог испортиться, вот Фрол и таскал балалайку всегда на спине. Была она с ним и в последнем бою.
Лучше балалайки не было у Фрола утешения в жизни, он недаром с ней не расставался. И здесь, в кубрике, невзирая на тесноту, вонь и голод, он частенько брал ее в руки и играл. Привычные русским людям звуки балалаечной игры успокаивали сердце, давали надежду на будущее, напоминали о родном доме.
Вот и теперь, среди всеобщей напряженной тишины и враждебных взглядов, Фрол вдруг заиграл, и нехитрый мотив привычной мелодии успокоил всех…
* * *
Когда мать Ингрид умерла и девушка осталась одна в опустевшем доме, штурман Хаген появился там снова. Он явился туда прямо с похорон несчастной Ловийсы и, судя по выражению лица и тону разговора, уже вполне ощущал себя здесь хозяином.
– Ты выйдешь за меня замуж, – сказал он онемевшей от горя девушке. – Не бойся. Я буду заботиться о тебе и не дам в обиду. – Он помолчал и добавил: – Капитан Нордстрем не захотел принять меня в свою семью. Что ж, теперь я сам стану семьей. Корабль уже мой, а теперь моим станет дом и ты заодно – гордая дочь мертвого капитана.
Он захохотал, и Ингрид похолодела. В последних словах Хагена читалась неприкрытая угроза – он чувствовал свою силу и безнаказанность. А кто мог теперь защитить сироту?
Желающих сделать это не нашлось в старинном городе Або. Хаген имел на руках бумагу, подписанную покойным Александром Нордстремом за несколько дней до своей смерти среди открытого моря. В этом документе он передавал все имущественные права на свой корабль штурману Хагену, своему любимому другу и душеприказчику. Да-да, именно эти слова умирающий Нордстрем согласился подписать и подписал дрожавшей и ослабевшей рукой.
Когда Ингрид увидела это письмо, она не могла поверить своим глазам. Готовясь к смерти, ее отец завещал Хагену свой корабль! Свой единственный, любимый корабль! Корабль, который он берег и лелеял, которым гордился! Корабль – единственный кормилец их семьи…
Кроме того, капитан Нордстрем в своем завещании просил дочь выйти замуж за Хагена!
Этого просто не могло быть!
Но подпись под завещанием принадлежала Александру Нордстрему – с этим все были вынуждены согласиться. К тому же подпись была поставлена умирающим лично в присутствии нескольких, специально приглашенных для этого членов команды. Эти люди, когда их вызвали в королевский суд, подтвердили, что видели своими глазами, как капитан подписывал завещание. Они также указали на то, что штурман Хаген настаивал на том, чтобы они присутствовали и удостоверились в подлинности воли умирающего…
До суда дело дошло, потому что Ингрид отказалась верить завещанию и сама обратилась за защитой.
Но все было напрасно: почерк принадлежал ее отцу, и были свидетели, подтвердившие, что завещание сделано по доброй воле и в их присутствии.
Королевский судья с сочувствием смотрел на Ингрид и с неприязненным подозрением – на Хагена, но что он мог сделать? Судья подчиняется закону, а по закону Хаген оказался хозяином положения.
Единственное, что сделал судья – пожилой и одышливый человек в черной мантии и длинном парике: он засмеялся в ответ на требование Хагена приказать девушке выйти за него замуж.
– Покойный капитан Нордстрем мог завещать свой корабль кому угодно, – сказал судья. – Он мог завещать свой дом и все остальное имущество. Он сделал это, хотя я не понимаю его решения. Но другого человека он завещать не мог, потому что один человек не имеет прав на другого, даже если этот человек – его дочка. Капитан мог лишь советовать своей дочке выйти за вас замуж. А теперь дело фрекен Ингрид Нордстрем последовать совету своего отца или нет. Суд тут бессилен.
Судья произнес все это с явным удовольствием. Ему вообще не нравилось это дело, не нравился Хаген, не нравилось странное завещание покойного, который отчего-то лишил собственную дочь наследства…
– Ну, а как ты оказалась на корабле? – спросил Лаврентий, до того молча слушавший рассказ девушки. – Тебя ведь не могли привести сюда насильно?
– Именно, что могли, – ответила Ингрид, и глаза ее потемнели. – Хаген пригласил меня на прогулку, и пока мы шли, он сумел так заговорить меня, что была словно во сне. Даже не заметила, как мы оказались в порту, рядом с кораблем. Погода была дурная – смеркалось, накрапывал дождик, дул ветер. Сама не пойму, зачем я в такую погоду, да еще вечером, согласилась зайти так далеко от дома? Ну, а когда мы оказались рядом с кораблем, я испугалась. Но уже ничего не смогла сделать: при помощи двух выскочивших молодцов – матросов Хаген попросту затащил меня сюда.
С тех пор Ингрид и находилась на корабле. А Хаген, заполучив в свои руки корабль, окончательно принял решение прекратить прикидываться честным человеком. Выйдя в открытое море впервые в качестве хозяина и капитана корабля, он уже больше не скрывал своих истинных намерений.
Обогащаться любым путем – вот был его девиз. Работорговля показалась Хагену наиболее перспективным делом, и он не ошибся. Разразившаяся война на берегах Балтийского моря создала хаос – самый желанный питательный бульон для самых грязных людей и их самых грязных делишек.
Когда идет война, никто не интересуется судьбами простых людей. Нет контроля, нет закона, нет прав у слабого. Эстонские и латышские рыбаки из приморских деревушек, которых можно заманить на корабль обманом, пленные русские воины, которых можно купить по дешевке у немецких и шведских офицеров – это отличные белые рабы. На таких крепких белокурых и здоровых рабов существует большой спрос на всех восточных рынках.
– Так ты вышла замуж за Хагена? – не удержавшись, решил уточнить Степан.
– Конечно нет, – с негодованием ответила Ингрид, и ее глаза сверкнули гневом непокорности. – Этого не будет никогда! Как ты мог такое подумать?
– Ну-у, – смешался Степан от такого яростного отпора, – просто я подумал, что если Хаген такой негодяй, то мог и заставить тебя…
– А, принудить? – догадалась о несказанном вслух девушка. – Нет, Хаген на такое не пойдет. Ему интересно, чтобы я сама смирилась и согласилась. Ему интересно, чтобы я сама захотела стать его женой. Кроме того, он боится меня. Если он возьмет меня силой, я убью его. Не сразу, так потом. Не может же он держать меня всю жизнь связанной по рукам и ногам.
