Он исполнил врачебную процедуру, а затем потер руки и добавил:
– Я бы еще рекомендовал втирать в рану сушеный собачий кал – это иногда помогает, но, боюсь, что в этом случае не стоит так делать – мы растревожим рану, а она и так воспалена сверх меры. Главное ведь не навредить – это основной принцип медицины.
* * *
– Капитан, – сказал Ипат, – я там в трюм галерный спустился, на гребцов посмотрел. Мы ведь их отпустить собираемся? Так ведь?
Когда Степан кивнул, Ипат продолжил:
– Там ведь наши ребята есть. Я с ними поговорил.
– Какие наши ребята? – насторожился Степан. – Откуда там быть нашим ребятам?
– Ну, наши ребята – русские, – пояснил Ипат. – Трое их, который уж год в рабстве маются. Они все из разных мест: двое из Новгорода, а один – твой, похоже, земляк – с севера. Надо бы их с собой забрать, а то что они тут делать останутся?
– Заберем, если захотят, – ответил Степан. – Только сначала приведи их ко мне – я на них погляжу, что за люди.
– Ладно, приведу, – сказал Ипат, а потом, помявшись, пробурчал что-то невнятное.
– Ты чего? – спросил капитан Кольцо. – Чего бубнишь? У тебя же глаз выбили, а не язык оторвали.
Ипат опасливо покосился на Степана, глядя как-то боком, и чуть внятнее прежнего произнес:
– А может, и черта заберем заодно?
– Кого?
– Черта, – объяснил Ипат. – Ты в бою черта зашиб, а он возьми да оклемайся. Сидит сейчас там, на галере, и весь трясется. Черный такой, страшный – ух! Вот я и говорю: может, уж и черта для кучи с собой заберем? Чтоб была полная компания…
Все трое гребцов с галеры, за которых ходатайствовал Ипат, предстали перед Степаном уже вечером. Двое новгородцев сначала не хотели разговаривать и угрюмо молчали в ответ на расспросы. Только когда поняли, что перед ними – вольный капитан вольного корабля, а не царский посланник, разговорились.
Оба оказались стригольниками – членами распространенной в Великом Новгороде антицерковной ереси. Стригольники отрицали Православную церковь за то, что та разделилась на клир и мирян, берет деньги за исполнение треб и вообще озабочена суетными делами – служит царю земному, а не Небесному. Сами же они собирались на свои тайные собрания по домам, где читали вслух Священное Писание, обсуждали его, а друг друга называли братьями и сестрами – как первые христиане – ученики Господа Иисуса.
Гонения за все это на стригольников были страшными. Убийц и поджигателей не казнили с такой непреклонной яростью, как их. Потому что убийцы и поджигатели не покушались на устои государства, а стригольники хотели сами читать Слово Божие и разбираться в нем без подсказок царских попов, а это уже – покушение на царскую власть.
Федор был иконописцем в Свято-Духовом монастыре, что над Волховом, а Кузьма – простым чернецом в той же обители.
– Да у нас почти все стригольниками были, – рассказали бывшие монахи. – Начиная с игумена-архимандрита и до последнего послушника. Но измена произошла, кто-то доложил в Москву о нашей вере, и дошло до царя Иоанна.
А царь с патриархом прислали воеводу для расследования и наказания виновных в ереси. И пошел по Великому Новгороду великий розыск по делам веры, и стригольников в городе обнаружилось множество. Кого сжигали живьем, кого под лед в Волхов спускали, а кого – в яму на цепь для дальнейших пыток…
– А мы с Кузьмой решили не дожидаться смерти, – пояснил Федор. – Сбежали из монастыря в последнюю ночь и забрались на ганзейский корабль, в самый трюм, за погруженные товары. Там и схоронились. А когда вышли в море – то объявились.
Но ганзейский купец в дела религии вникать не стал, а просто продал двух беглых русских монахов перекупщикам – торговцам живым товаром, а те уж пристроили их на эту вот пиратскую галеру. С тех пор четыре года уже в жару и в холод, в дождь и в великую сушь сидели Кузьма и Федор с цепями на ногах и махали веслами за миску баланды. И никакой надежды на освобождение у них не было.
– Только смерти и ждали, – сказал более разговорчивый Федор. – А теперь вот дождались – спасла нас по нашим молитвам Пресвятая Дева.
– Верно, – заметил улыбающийся Степан, – так и есть – спасла вас «Святая Дева» – так называется наш корабль. Пойдете с нами?
Монахи переглянулись и потупились.
– А Новгород все еще под московским царем? – осторожно спросил Федор. – Не вернулась прежняя жизнь?
– Нет, – ответил Степан. – Не вернулась и не вернется, я думаю. Новгород теперь, как и четыре года назад, – часть Московского царства. Покорился Новгород Москве: сила солому ломит.
– Тогда не пойдем с вами, – тихонько сказал Федор. – Лучше тогда отпустите нас. А на московской Руси нас все равно казнят – там порядки такие.
Когда же Степан объявил вчерашним галерным рабам, что о возвращении на Русь пока что речи нет, те обрадовались.
– В Варяжское море с вами пойдем и повоюем, если надо, – сказали они, – а там видно будет.
– А меня везде казнят, – весело заявил третий освобожденный – рыжий детина с веснушчатым лицом, заросшим сивой бородой. – В любом краю, куда ни сунься, с такими, как я, разговор короткий.
Имя его было Игнат, и он действительно оказался почти земляком Степана – тоже с Белого моря.
Зачем он порешил топором родного отца, затем мать, а под конец – молодую жену, Игнат рассказать отказался.
– Мое это дело, – ответил он на вопрос о своих преступлениях. – Между мной и Богом оно. Если судьба выйдет – потом как-нибудь расскажу.
Поубивав всех своих родных, Игнат ночью ограбил церковь в родном селе: снял золотые и серебряные оклады с икон и с мешком этого добра подался на лодке в море – к норвегам. Ходил с ними на рыбные промыслы, благо рыбаком был опытным и умелым, а потом нанялся матросом на судно, шедшее из Тронхейма в Англию.
О своих приключениях на море и на суше Игнат повествовал неохотно и немногословно, но ясно стало, что в Англии рука правосудия все-таки настигла его, и за какое-то преступление королевский судья отправил помора на галеру. С той поры и началась галерная судьба Игната, закончившаяся пиратским судном, с которого его и освободили.
– Пойду с вами, куда желаете, – радостно говорил он Степану. – За хорошую компанию хоть в ад к Сатане пойду! А в какую сторону идти – мне все равно, потому что везде конец меня ждет один – плаха да топор.
Когда же Ипат привел «черта», все заулыбались. Чернокожий гигант держался робко и неуверенно. По его сжавшейся фигуре, по опущенным глазам и смиренному виду невозможно было бы сказать, что еще накануне это страшилище с кровожадным видом лезло на борт корабля и пыталось убить Степана.
Гигант говорил только на своем языке, поэтому задавать ему вопросы было бессмысленно.
– Его зовут М-Твали, – сообщил Федор. – Его в далеких краях купили, где все такие же, как он. Все черные, страшные, за грехи свои адским огнем опаленные. Но сам он добрый – мухи не обидит.
