– Ты что, голодаешь? – спросил я его, пока Любава придирчиво присматривалась к сероватой, покрытой прыщами коже нашего нового знакомца.
– Это пост, – коротко ответил он, а потом, вскинув на меня глаза, горделиво прибавил: – Ты не знаешь, что это такое.
Тут я уже почувствовал себя вправе обидеться. Пусть я и ничего не смыслю в этом мире, но о посте я все-таки имею представление. Моя бабушка регулярно постилась перед Пасхой…
– Почему это не знаю? – возразил я. – Пост – это отказ от мяса и некоторых других видов пищи. Делается это для того, чтобы угодить Богу.
Немытое и занавешенное волосами лицо Захарии снова прояснилось.
– Ты христианин? – спросил он меня с надеждой. И вновь его потрясающая улыбка заворожила меня…
Но с ответом следовало быть осторожным. Конечно, бабушка, папина мама, крестила меня, когда мне было лет десять. Я хорошо помню, как она водила меня в храм на окраине городка и как мы там долго ждали в числе других неофитов. Но может ли называть себя христианином человек, который с тех пор ни разу не причащался? Пусть я не образец нравственности, но шутить с такими вещами не хотел.
– Нет, я не христианин, – пришлось мне ответить, и улыбка Захарии погасла.
– Ты оглашенный? – не желая терять надежду, уточнил он.
Я охотно кивнул, и мы оба вздохнули с облегчением. Оглашенный – это по церковной терминологии человек, который «оглашен», то есть ему известен смысл Евангелия. Что ж, для меня и моих взаимоотношений с религией это вполне подходящий термин.
– Он чистый, – радостно сообщила Любава. – Никаких пятен и лишаев нет. А я уж испугалась. Живет один в лесу, с чего бы это?
Успокоившись на предмет проказы, Любава даже слегка развеселилась.
– А что ты тут делаешь? – спросила она у Захарии, на что тот с достоинством ответил:
– Я – монах.
И снова в его голосе и в самом выражении лица промелькнуло что-то горделивое, словно этот нечесаный и давно не мытый человек ощущал себя гораздо выше нас.
– Но монахи живут в монастыре, – осторожно заметил я. – Разве тут монастырь?
– Ты ничего не знаешь о монашестве, – тихо ответил Захария. – В монастырях живут только слабые духом. Те, кому нужна поддержка себе подобных, кто не полагается на Господа. Я жил в монастыре, а потом ушел. Понял, что должен пройти искус.
Ага, перед нами был монах-отшельник. Я вспомнил, что читал об этом прежде. Христианское монашество зародилось в Египте, и именно в форме отшельничества. Монахи-подвижники уходили в пустыню и там жили в полном одиночестве и самоотречении. А в монастыри они стали объединяться уже гораздо позднее…
Но вот какая история! Захария оказался первым встреченным мною в этом мире христианином! Все, с кем я имел дело до этого, были язычниками. И в Киеве я не увидел ни одного церковного купола или креста.
Так, значит, в этом мире есть христиане. Это меня обрадовало уже потому, что было еще одним подтверждением того, что я нахожусь пусть и в чужой для меня эпохе, но все-таки в моем, а не в параллельном мире, от которого вообще непонятно, чего можно ожидать.
Страх, что меня закинуло в параллельный мир, не оставлял меня с самого начала. Это был главный вопрос, над которым я бился. Я пробыл здесь уже неделю, и столько всего успело произойти, но каждую минуту я невольно с затаенным ужасом отмечал те или иные детали, которые свидетельствовали о том, что это мой мир! То, что все вокруг было относительно похожим на Древнюю Русь, еще ни о чем не говорило. И в любой миг меня могло поджидать сокрушительное разочарование. Например, можно было только через месяц случайно узнать о том, что женщины здесь не рожают детей, а высиживают их в яйцах…
Встреча с отшельником дала мне новую надежду. Появилось новое свидетельство, что я нахожусь в самой настоящей Древней Руси, в эпоху до ее крещения. Это было уже что-то конкретное!
Правда, сама Древняя Русь была мало похожа на то, что мне приходилось видеть в исторических фильмах, и то, что приходилось читать в романах на эту тему.
«Но это, пожалуй, не проблема Древней Руси, – сказал я себе с очередным вздохом. – Скорее это моя проблема. И проблема фильмов, которые я смотрел, и книг, которые читал. Создатели книг и фильмов ведь не видели всего этого своими глазами, как довелось сейчас мне. Они хотели, чтобы было красиво! И никто не хотел снимать фильмы с курными землянками, топящимися по-черному, с поголовной вшивостью, гнилыми зубами и овчинами на голое тело…»
– Послушай, – сказала Любава, обращаясь к Захарии, – у тебя нет какой-нибудь еды? Потому что мы голодны и могли бы тебе заплатить.
К слову сказать, Любава с самого начала была убеждена в том, что я – богатый человек. Еще бы, она ведь зорким глазом приметила у меня массу вещей, назначения которых не понимала, но в ценности которых была абсолютно уверена. Чего стоили одни наручные часы, уж не говоря о пустой пачке сигарет «Мальборо», сумке с патронами, зажигалке…
– Еда? – рассеянно улыбнулся монах и протянул руку в сторону подступающего к реке леса. – Здесь много еды. Ягоды, грибы, корни трав, да и сама трава. Можно поймать рыбу…
Как вскоре выяснилось, никакой едой мы тут поживиться не могли. Сам Захария питался подножным кормом, а пойманную рыбу даже не готовил, а ел прямо сырой.
– А как же зимой? – поинтересовался я, когда Любава утратила всякий интерес к нашему нищему другу и отошла в сторону.
– Зимой иногда приносят, – смиренно потупившись, ответил монах. – Зимой тут без добрых людей не выжить. Прежде жил я в греческой земле, у ромеев, так там благодать, тепло. Весь год можно питаться как птице небесной.
– А в Киеве много христиан? – спросил я.
– Много, – убежденно сказал отшельник. – Еще княгиня Хельга исповедовала нашу греческую веру. А с тех пор сколько воды утекло. Сам князь Ярополк, я слышал, готовится стать христианином.
– Ну, – заметил я, – этого он, положим, уже не успеет. Не бывать Ярополку христианином.
Тут выяснилось, что не только я могу потреблять информацию и удивляться. Монах Захария потому и был отшельником, что не интересовался мирскими делами и даже бежал от них. Так, услышав сегодня утром боевую музыку с реки и шум войск, он намеренно не пошел на берег, а остался тут.
Я думал, что он огорчится моим известием о взятии Киева язычником Вольдемаром и о гибели князя Ярополка, но не тут-то было. Отшельнику это оказалось совершенно безразлично. Он для того и отшельник, чтобы думать не о Киеве, или о князе, или даже о христианстве вообще. Его интересует только спасение собственной души.
На этот раз мне самому пришлось выступить в роли человека, приносящего известия и вещающего о последних событиях.
– А кто пришел в Киев? – все-таки поинтересовался Захария. Услышав о князе Вольдемаре, он испугался.
– Теперь конец всем киевским святым, – твердо сказал он. – Кто же не знает, как этот сын Святослава относится к христианству? При Ярополке святым в Киеве жилось вольготно. У меня там остались братья.
