В одно мгновение она подобрала длинный подол своих тяжелых одежд и взобралась ко мне в повозку, чтобы ее могли увидеть все вокруг.
Она стояла теперь рядом со мной, крепко держа меня за руку. Моя Любава-Сероглазка, ставшая в одночастье моей будущей законной женой.
– Приветствуйте принцессу Анну! – потребовал я, и толпа дружно закричала слова приветствия на всех языках нашего воинства.
Того, что кто-то разоблачит мой подлог, я не опасался. Из всех присутствующих только Свенельд мог узнать в греческой принцессе бывшую ключницу покойного князя Рогвольда, да еще Канателень мог бы признать Любаву, купленную в рабыни вместе с ним.
Но Свенельду не могла прийти в голову такая мысль, а у Канателеня остался всего один глаз. И вообще, оба эти человека имели каждый о чем подумать, кроме новоявленной принцессы…
Что касается всех остальных, то им было безразлично, на ком там собирается жениться князь киевский. Либо они просто не могли судить об этом. Много ли они видели в жизни греческих принцесс?
Фотографий не было, газеты не выходили, и по телевизору никого не показывали. Сказано, что вот эта женщина – принцесса Анна из Царьграда, и все, будь доволен. Как тут проверить? Да и кому нужно проверять?
Брак князя с греческой принцессой означал для Руси одно – приобретение ценного союзника. Каждый воин это прекрасно понимал. Конечно, бывали в прежние времена случаи, когда киевские князья ходили в походы на византийские города и даже иной раз выигрывали битвы. Но все же ясно было каждому, что Византия – мощнейший титан, с которым куда выгоднее и почетнее ходить в друзьях…
Другое дело, что пока Русь оставалась языческой, ни о каких прочных союзах с Византийской империей не могло быть речи. Теперь же, когда вопрос с крещением решился, препятствий не оставалось.
Когда-нибудь до императора в Царьграде дойдут известия о том, что киевский князь женился на его сестре – принцессе, и тогда император, должно быть, сильно удивится. Но вряд ли станет возражать.
Скорее всего, он подумает: если киевский князь крестился, стал нашим союзником и больше не будет тревожить наши северные окраины, то это очень хорошо. А если он за это всего лишь хочет называться моим зятем и выдавать какую-то женщину за мою сестру – так тому и быть. Зачем спорить?
Пока в толпе воинов продолжали раздаваться приветственные крики, я обернулся к Любаве и тихонько сказал:
– Вот видишь, не только Солнышко выбился в князья. Сероглазка тоже выбилась в княгини. Ты ведь не возражаешь быть греческой принцессой? Подожди немножко: пройдет время, и мы с тобой еще поедем с родственным визитом к твоему брату-императору. Думаю, что он тебя признает…
Глава 5
Красное Солнышко
Ночевать я остался в лагере – в своем шатре. Уехать отсюда в город и снова оставить воинов было бы очень плохим окончанием так удачно проведенного дела. Сейчас, после триумфа единения князя и дружины, мне следовало особенно заботиться о том, чтобы доверие ко мне укреплялось. Пусть князь дурит и хочет принять крещение, но все же все войско теперь знает: Владимир щедрый властитель, он по-прежнему часть своей дружины и ему по прежнему можно доверять.
Любаву я отправил обратно в Херсонес вместе с епископом, а сам еще долго сидел у костра вместе с ближними дружинниками. Мы пели военные песни и пили вино из бочки, которую прикатили из разграбленной деревни неподалеку.
А уже ночью, стоило мне уединиться в шатре, ко мне пришел Добрыня Новгородский. Мы мало общались с ним в этом походе, да и вообще этот богатырь с окладистой бородой был угрюмым немногословным человеком.
Угрюмость его можно было понять: после того, что случилось с его единственным сыном Всеславом, любой на его месте замкнулся бы на всю оставшуюся жизнь. Странно было как раз другое – как человек, переживший такое горе, еще находит в себе силы для активной жизни.
Добрыня держался молодцом. Несмотря на очень солидный для этой эпохи возраст – тридцать семь лет, новгородский посадник всегда шел в бой, крутя над головой тяжелый меч впереди своих воинов, и служил им примером отваги.
Вот только поговорить с ним редко кому удавалось. Иногда казалось, что Добрыня для того и лезет вперед в битвах, что хочет поскорее погибнуть в сражении…
А теперь он вдруг сам пришел ко мне в шатер. Мы сели напротив друг друга: Добрыня на чурбан, недавно принесенный для престарелого Анастата, а я – на сундук с парадной княжеской одеждой.
После долгого сидения у костра и обильных возлияний мы оба устали, и мне оставалось лишь строить догадки о причине неожиданного визита новгородца.
– Что заставляет тебя принять крещение? – прямо спросил Добрыня, уставившись на меня тяжелым взглядом. – Ты что, внезапно уверовал? Тебе было видение?
Он явно желал откровенного разговора. Ну что ж…
Алексей по моему знаку налил нам в кубки еще вина, принесенного в кувшине из общей бочки, и мы снова отпили.
– Мне не было видения, – сказал я, решив быть откровенным. Ведь Добрыня был одним из двух людей, кто знал о том, кто я такой и как с легкой руки Блуда сделался князем…
– Дело в том, что я всегда был христианином, – пояснил я. – Меня крестили еще в младенчестве, и я никогда не был язычником. Конечно, это не моя заслуга, но так уж получилось. Так что принять крещение сейчас меня заставляют обстоятельства. Нужно, чтобы мое крещение было публичным, чтобы его увидели все. Не могу же я объяснить, что пришел из далекого будущего и что уже христианин.
Добрыня заерзал на чурбане и снова отпил вина. Как бы он не напился, хотя при его комплекции это грозит ему еще не скоро…
– А зачем тебе публичность? – спросил он. – Зачем, чтобы об этом знали все? Разве вера – это не между человеком и Богом?
Я кивнул, хотя, несмотря на опьянение, про себя отметил довольно необычную для язычника идею.
– Я собираюсь стать не просто христианином, – сказал я. – А христианским князем. Главой христианского государства.
– Какого государства? – не понял меня Добрыня. – Ты собираешься завоевать Царьград?
Он засмеялся, но тотчас замолчал, едва увидел, что я совершенно серьезен.
– Русь станет христианской страной, – ответил я. – Можешь мне не верить, Добрыня, но именно так и будет. В том будущем, из которого я пришел сюда, Русь была крещена и сделалась одним из крупнейших христианских царств мира.
– Такой же, как Византия? – спросил посадник, и глаза его вдруг загорелись.
– Что? – переспросил я. – А, Византия… От Византии потом остались рожки да ножки. За предстоящую тысячу лет много чего изменится. Впрочем, что об этом говорить?
Я взглянул на Добрыню. Он сидел, повесив голову, в расслабленной позе. По нему невозможно было судить о том, какое впечатление произвели мои слова.
– Я намерен крестить всю Русь, – закончил я. – И в первую очередь своих ближайших соратников. От этого очень многое зависит. Ты же знаешь, что простые люди всегда смотрят на знатных.
