– Ну что, доигрался? – и тут же сама сморщилась – до того неприятным показался ей свой голос.
«Кончай дурить, возьми себя в руки… тоже мне, боярыня!»
Кузьма уставился на тетку, изумленно хлопая глазами: – А что случилось, теть Ань? – ну прямо-таки ангел во плоти. Точно так же он смотрел после любой из своих каверз, и обычно взрослые покупались на невинную мордашку пацана, ну или просто махали рукой, дескать, что с постреленка взять.
«Вот и доотмахивались, приучили его к безнаказанности. Ну уж нет, племянничек, в этот раз ты у меня так просто не отделаешься!»
Анна потянулась рукой ухватить его за ухо и удивилась – высоковато тянуться пришлось, вымахал былой постреленок. Вцепилась, защемила пальцами, крутанула… Мальчишка ойкнул, дернул головой, смахивая выступившие от неожиданной боли слезы, и вдруг так глянул, что у Анны пальцы сами собой разжались. И тут же, как ничего и не случилось, снова явил обычную в таких случаях смиренную кротость. Коли не вглядывалась бы в его лицо пристально, могла бы и не заметить.
«Господи, сохрани! Точно – бешеный зверь! Двух таких дедов внук, прав Аристарх… Надо же, как личины меняет! Или то не личины, а в нем две разные сущности живут?»
Правая рука сама собой дернулась было перекреститься, но женщина сдержалась, не стала выказывать свой испуг. Да и то, что заметила она что-то у мальчишки в глазах, показывать не стоило. Вот обдумать да решить, как вести себя с новой, совершенно непонятной и очень опасной ипостасью племянника требовалось срочно. А пока сочла за лучшее притвориться, что ничего необычного не случилось:
– Кузьма, ну куда это годится? Последних коней без спроса взял, куньевский курятник переполошил, старосту заставил вас сюда самолично… сопроводить. – Анна все-таки не сдержала усмешки, но тут же посерьезнела. – А еще и меня, и Михайлу под гнев Аристарха Семеныча подвел.
– А Минька-то здесь при чем? – немедленно вскинулся Кузька.
«Хм… Мишаню, значит, защищаешь… Ну хоть это радует».
– А при том, Кузенька, что он начальный человек в крепости и за все тут отвечает, даже когда его здесь нет. А ты этаким своевольством показал, что порядка у нас не соблюдают; стоило Мишане в поход уйти, как тут же сущее безобразие приключилось. Знаешь ведь, как в Ратном к вам относятся! – запачканная въевшейся грязью рука отрока («Господи, еще немного, и такая же, как у Лавра, лапища вырастет!») по детской еще привычке утерла нос, виноватый взгляд скользнул по лицу рассерженной боярыни и уткнулся в пол. – Ты ведь тоже Лисовин, Кузя, должен понимать: все, что делает один из нас, другим немедленно аукается. Что-то еще дед скажет, когда вернется? – Парень тяжело вздохнул, опять исподлобья виновато глянул на тетку, но Анна не могла отделаться от мысли, что раскаяние это напускное, привычно-наигранное.
– За то, что без спроса отроков с места сорвал, коней увел, никому не сказавшись, крепость покинул, наказание тебе наставник Филимон определит. А я тебе напоминаю, что Мишаня тебя в крепости как старшего Лисовина оставил, доверяет тебе. Негоже брата подводить.
– А у меня и еще один брат есть, и то, что он не доделал, доделывать мне! – Кузька все же сорвался и хоть зыркнул не так яростно, как только что, но благость из взора и голоса напрочь исчезла.
– Не доделал? – взъярилась Анна; непочтительность и своеволие племянника требовали немедленного ответа. – НЕ ДАЛИ доделать! Отец родной не дал! Ты что же, поперек отца…
– Я за мать! Кто ее еще защитит?! Коли вы все не хотите… Тогда мы с Демкой… Сама сказала – Лисовины мы…
– Умнее старших себя возомнил? Сам решать вздумал?
Сейчас перед отроком стояла не боярыня, а разозленная мальчишеской наглостью сильная взрослая тетка.
Анна размахнулась, и если бы Кузька не успел поднырнуть под ее руку, влепила бы племяннику такую оплеуху, что могла и с ног сбить, а уж ладонь-то себе отбила бы непременно. Но недаром наставники гоняли отроков все это время. Кузька не задумываясь ушел от затрещины, как на занятиях. Только положенный при этом ответный удар «в душу» сдержал – все-таки не противник, а тетка родная. Однако это его не спасло: Анна сама хоть и не участвовала в занятиях рукопашным боем, но насмотрелась на них достаточно, а искренняя ярость, накопившаяся еще с разговора с Аристархом, придала ее движениям небывалую доселе быстроту и точность. Она и сама не поняла, как у нее получилось так ловко врезать ногой под зад упрямого мальчишки. Тот пытался увернуться от карающей длани, а в результате рыбкой долетел до стоящего прямо на пути стола и с маху приложился к нему лицом.
Неизвестно, кто из них больше удивился: то ли племянник, с очумелым видом сидевший на полу и хлюпавший кровавыми соплями, то ли сама Анна, ни разу в жизни не видевшая такого внушительного результата своего рукоприкладства. Одно дело – раздавать подзатыльники набедокурившим детишкам или, уж в совсем давние времена, еще до замужества, вцепляться в волосы подружкам, и совсем другое – вот так повергнуть, да еще с кровопусканием, хоть и мальчишку, но ведь воинского ученика, почти новика! А еще больше ее поразило то, что первым чувством стал не испуг от вида окровавленного племянника, не христианское раскаяние от собственной несдержанности, а почти сладострастное удовольствие от мысли: «Вот бы еще и Нилу так же влепить!» И словно не она, а кто-то другой рявкнул прямо в растерянно-испуганные глаза Кузьмы:
– За Демьяна доделывать взялся? Ну так я за Лавра доделаю!
Судя по выражению лица мальчишки, у него мелькнула мысль, а не забраться ли ему под стол? Все то скрытое, что так пугало Анну в племяннике, не просто спряталось внутрь, а вообще исчезло, как и не было его. И опять (ну куда от этого денешься?) вспомнилось Мишанино: «Удивить – значит победить!» Кузьму явно удивили и победили безоговорочно.
– Встать! – Анна словно всю жизнь командовала стоящими в строю отроками; Корней бы точно сказал в адрес невестки что-нибудь язвительное, но в то же время и одобрительное. – Ты как своих придурков от опричников защищать собираешься?
– А с чего от опричников-то? – Кузька изумленно вытаращился на тетку.
– А с того, что вы над родственницами опричников изгалялись! Думаешь, они вернутся из похода, узнают про ваши дела и смолчат? Стерпят? Ты-то вот не стерпел, а они чем хуже?
– Мы – Лисовины! – Кузька набычился. Ну ни малейшего смущения или страха у поганца! – Не им нас судить!
– Это ты своему подмастерью скажешь, когда его с перерезанной глоткой в каком-нибудь закутке найдешь!
– Не посмеют! – Уверенности в голосе враз поубавилось, за свое «не посмеют» Кузька схватился, как утопающий за соломинку.
– Это новики-то, из похода вернувшиеся, не посмеют? И чем же ты их так устрашишь?
Вот на это у Кузьки ответа не нашлось, и взгляд у него наконец-то стал таким, какого Анна и добивалась, – испуганным и растерянным, но она не ощутила в себе даже намека на сочувствие или жалость. Наоборот, ясно понимая, что и зачем делает, принялась добивать племянника:
