Юлька вскинулась с возмущенным ответом, но Анна, не давая ей и слова вставить, продолжила говорить, только слегка голос повысила; не посмеет девчонка старшую перебивать. И сама не заметила, что в ее речи уже не Корней чувствовался, а Аристарх.
– Я сказала: подумай! Мне сейчас не слова твои нужны, а чтобы ты думала! Разумом, а не возмущением или обидой. А чтобы думалось тебе лучше, напомню кое-что. Ты знаешь, что мы с твоей матерью еще смолоду подружились?
«А то, что наша дружба истаяла, когда Фрол к Настене… гм… тебе знать незачем».
Насупленная Юлька кивнула.
– Значит, понимаешь, что если ты сейчас терпения не наберешься, то я в ближайшее же воскресенье Настене передам все то, что ты выслушать не захотела, и она тебе все это перескажет, да еще и от себя добавит. Так?
Девчонка сидела молча, уставившись глазами в пол, только ухватилась руками за края лавки так, что кулачки побелели.
– Так? – с нажимом повторила Анна, и Юлька, все так же молча, кивнула. – Про свою власть над отроками ты самим отрокам и рассказывай, а мне не надо, потому что именно мы с Мишаней большую часть этой власти сотворили и сберегаем, а остальное – от матери твоей да от воеводы Корнея. Ну-ка, представь себе, кем бы тебя считали отроки, если бы не сила ведуньи Настены, приказ Корнея и наши с Мишаней старания? Возьми любую твою ровесницу, пусть даже и с лекарскими умениями, как у тебя, и приведи ее в крепость – кто ее слушать станет, не говоря уже обо всем прочем? Кто дозволит ей свои лекарские умения показывать, и как она их показать сможет, если без веры в ее искусство почти бессильна? И где бы ты эту веру взяла?
Угу… вижу, что представила, но не согласна – ты-то о себе больше знаешь, чем остальные, и сравнение с обычными девчонками тебе кажется обидным и несправедливым: как же, куда им всем до тебя, разумницы! Каждая из нас о себе много чего знает и представляет, а еще больше воображает, и, почитай, каждая не согласна с чужим мнением о себе, и для каждой оно несправедливо и обидно! Но смотрят-то все не на то, что ты сама о себе мнишь, а на то, как тебя другие люди видят! – припечатала Анна. – И так почти всю жизнь! Бывает, конечно, что находится кто-то один, кто вдруг увидит в тебе… иногда даже и больше, чем ты о себе думала. Это великое счастье, и не каждой оно ведомо, а уж как коротко-то! Но ты, по молодости лет, этого пока не разумеешь…
– Неправда! Минька…
«Ну, что ж замолкла? Вот именно, никак слов не найдешь. А ты их искала, слова эти? Подбирай не подбирай, бесполезно, конечно, но ты ведь даже и не пыталась, для тебя Мишаня… как дождь, как ветер, как солнышко – всегда был и всегда будет. Дите ты еще, хоть и лекарка!»
– Думаешь, навсегда? – Анна сочувственно улыбнулась. – А как вы расстались в последний раз? По-доброму? Ты своего… своего мужчину в поход проводила? Он тебя там добром вспоминает, вернуться к тебе стремится? Как встретитесь, когда он назад вернется?
– Мне мама… – Юлька снова попыталась вставить свое слово, и опять Анна не дала ей сказать: и так понятно, что услышит. Мелькнуло в голове мимоходом язвительное «Ну-ну, Настена насоветует… Слышали мы про сеть и узду, как же! Самое оно для Мишани…», но сказала, разумеется, не это. – Ну конечно! Мама объяснила, как себя с ним вести надо! Мы-то все дочкам и объясняем, и советуем, самые разумные к тем советам даже и прислушиваются… А сколько уговоров рушится, сколько свадеб не сбывается? А сколько разочарований вскорости после свадеб наступает, да еще каких горьких? Ну ходят же к твоей матери с этими бедами? Ведь ходят?
– Дуры они, зелье приворотное просят… – пренебрежительно махнула рукой Юлька.
«Ага, они дуры, а ты раскрасавица-разумница никогда такого не хлебнешь… Ох, погляжу на тебя, когда припечет!»
– А ты уже знаешь, что приворотное зелье – женское поражение, проигранная битва за любовь? – Анна внимательно поглядела на девчонку. Хоть и фыркает сейчас презрительно на «дур», но у них того зелья нету, а у нее – только руку протяни. Неужто не воспользуется, коли припечет?
– Угу… мама объясняла.
«Опять мама… своего-то понимания нет! И не разумеет пока, что не от дури за зельем приходят. От смертной тоски за последнее средство хватаются, хоть и оно им не поможет…»
– А к себе это знание приложить не пробовала?
– К себе?
– Да. Если ведовство в этом деле не требуется… даже хуже – оно как знак бессилия… то чем же таким особенным ты Мишаню до сих пор возле себя держала?
– А я и не держа… Ой!
– Вот-вот: ты ничего не делала – он сам. А если он вот точно так же сам вдруг перестанет, то не знаешь, что и делать. И никто, девонька, не знает, и мужей спрашивать бесполезно – не смогут объяснить, даже если захотят.
– А как же тогда?..
– А никак! То есть средств-то много разных, и все вроде бы проверенные… Только коли нет любви, то и они не помогают, а порой даже хуже делают. Зато испортить все и ту любовь убить – это запросто! И не заметишь как. Средства для любви что решето для воды: зачерпнуть зачерпнешь, а унести не сумеешь. Вот такая она, девонька, жизнь бабья.
Тут и кончилась ершистая и не по годам твердая характером лекарка Иулия. Рядом с Анной оказалась разом впавшая в отчаяние и беспомощность девчонка, потерявшая то, чего, по сути, и не имела, ибо даже не представляла себе, какой драгоценностью владела. Анна и сама не ожидала такого и сейчас вопреки своим недавним мыслям смотрела на лекарку с искренним сочувствием.
«Поверила – и сразу хоть в петлю! Ну да, для нее сейчас словно мир рухнул. То, что почитала незыблемым, оказалось мороком, а самое страшное – вдруг увидела край пропасти, по которому бестрепетно шла все это время в полном неведении. Увидела и обмерла от близости этой жути… Так-то, девонька, в женский мир без боли не входят, и боль эта вовсе не от потери телесной девственности!»
Анна обхватила Юльку рукой за плечи, притянула к себе и тут же подосадовала: хотела ведь строго побеседовать, а вот поддалась жалости. Но что ж тут поделаешь?
– Ты, девонька, не пугайся и не отчаивайся… Ну-ну, поплачь, если хочется, это не страшно. Плохо тебе сейчас, невыносимо, да только не думай, что ты одна такая несчастная. Все через это проходят, обязательно, и никак этого не миновать. И на меня не обижайся, что я тебя так… Вы же, лекарки, тоже людям больно делаете, но, когда надо, для их же пользы. Мне Настена сказывала, что больные пуще боли телесной не любят, когда им про них же самих лекарка правду рассказывает. Но ведь тот рассказ тоже лечит.
И не думай, что вот, мол, я лекарку лечить взялась. Да, взялась, потому что о болезни твоей я больше тебя знаю, да и побольше матери твоей. Сама переболела…
– Ну да, у тебя вон дядька Алексей… От него все девки млеют… и молодухи в Ратном…
Юлька шмыгнула носом и шевельнулась, умащиваясь у Анны под мышкой, отчего у той аж слезы к глазам подступили.
