Была и еще одна задача, как разрешить которую Анна пока не знала. У наставников Глеба и Анисима не оказалось родственниц, чтобы взять из их рук те обереги. И если у Глеба жены вообще не было, и провожать его могла любая родня (Верка ему кем-то там приходилась… так — седьмая вода на киселе, но она и оберег приняла, да и каравай для него печь взялась), то с Анисимом дело обстояло хуже: жена его не приехала с бабами в крепость. Вездесущая и всезнающая Говоруха сказала, что Дарья отойти не может от дочери: та первый раз рожает, вторые сутки мается в бане, Настена не выходит от нее, да вроде пока без толку. И хотя после долгих подсчетов какое-то родство с Анисимом раскопала у себя та же Верка, но все сошлись, что неладно так получается, при живой-то жене.
Алексею, как и Мишане с Роськой, Анна такой оберег давно припасла. Но и тут не все понятно было: можно ли считать Анну женой или близкой родней старшему наставнику, чтобы ее каравай должную силу имел? Сомнения разрешила Ульяна, сказав, что раз нет у него больше никого, так кто ж еще? Если и не как жена, то как вдова побратима она вполне могла его провожать.
И еще пришлось утешать Вею. Ну не то чтобы утешать, а просто успокоить: она-то, по незнанию, конечно, своих не проводила, ведь и Стерв, и Яков уже несколько дней как ушли за болота. Правда, тут как раз особых сложностей не было — каравай и с отъезжающими можно передать.
Главная же заминка, помимо не приехавшей на проводы Дарьи, была в том, что прошлогодняя мука теперь, накануне уборки урожая, почти кончилась. Наскрести-то наскребли, но последнее, а караваев требовалось немало. Зачастую большими их и не пекли — не у всех и не всегда муки вдосталь было, а провожать надо. Анна решила было испечь отрокам по караваю на десяток, но привычной величины, и туда уже образки положить на всех — потом разберутся, кому какой достанется. Верка такое изменение обряда вроде тоже одобрила, но вот тихая и обычно не склонная к спорам Ульяна, все еще не привыкшая, что Лисовины их теперь своими считают и с робостью взиравшая на новую родню, неожиданно уперлась. Да так, что и про свою робость позабыла.
— Ты что же это удумала, Анна? — всплеснула она руками, когда увидела тесто, разделенное на несколько больших частей. — Как можно-то — один на всех! Пусть маленький, на один укус, а каждому надобно в руки дать! Негоже это вы решили, не по-людски. Ну Плава-то не знает наших обычаев, а вы-то о чем думаете? Все обереги в один каравай запекать — всем одинаковую судьбу пророчить! Разве ж так можно! Даже когда из одной семьи несколько мужей уходили, да и года бывали голодные, и то последнее по сусекам скребли, желуди да кору толкли, в тесто добавляли, а пекли каждому. Хоть с ладонь будет, да ему только!
Ульяна аж губу закусила, намеренная свое отстаивать, — Анна ее такой и не видела никогда.
«Надо же, тихоня-тихоня, а если что — вон она как может. Ну и молодец! Правильно она меня… тоже ведь за ребят переживает. Не дай Господи, весь десяток так и… А что годы голодные вспомнила — ну да, по обозникам-то они всегда больнее всех били, должно быть, и она немало натерпелась…»
Да и права была Ульяна — пусть каждому тот каравай девичьи руки передадут, если уж матерей нет. Решили же они, что даже те, у кого не нашлось родни из девок в десятке Анны, вполне могут считать Академию своей семьей. И наставницы — Анна с Ариной — имеют полное право им вместо матерей караваи испечь, а девицы, на правах сестер по той же Академии, теми хлебами одарить, как и прочими оберегами, что уже были заготовлены на всех. Вот из-за этого отец Михаил точно бы взвился, кабы узнал: без наузов ни одного ратника в дорогу не отпускали, и отпускать впредь не собирались. Так что и мальчишек оставлять без такой защиты было негоже.
Арина не смогла сдержать своего удивления, когда за пару дней до этого девки на занятиях стали делать наузы — по приказу Анны и вместе с ней, чтобы отрокам перед походом повесить на шею. Правда, причина этому скоро выяснилась и была совсем не такой, как когда-то в молодости у самой Анны, скорее наоборот. Увидев, что девки с наговорами заплетали в обереги маленькие фигурки из дерева (коня и сокола — непременно, а прочее — по желанию), Арина и сама достала из мешочка на поясе уже приготовленное ожерелье из искусно свернутых кожаных квадратиков с нанесенными на них рисунками, на кожаном же шнурке.
— Вот, — немного смущенно показала она Анне. — Я уже приготовила, да боялась — ты не позволишь. Свекровь моя, когда увидела, как я мужу такое первый раз в дорогу сделала, ох и бранилась! Насилу свекр ее унял. Но оберег она тогда так и бросила в печь.
— Строго, ничего не скажешь, — усмехнулась в ответ Анна. — Только это она в Турове с воинами не была знакома. Без оберегов в бой даже княжьи дружинники не ходят. Воинская работа такая… Но отцу Михаилу про то знать не надобно, — добавила она. — Он у нас пастырь строгий и не понимает, что в тех узелках и оберегах любовь и надежда наша…
Анна вздохнула, вспоминая, как сама зашлась от возмущения, когда вскоре после замужества впервые столкнулась в Ратном с таким языческим непотребством: дома-то матушка даже за холопками-вязальщицами пристально наблюдала — не приведи, Господь, чтобы узлы вязать не удумали — а тут… Каким взглядом одарила ее тогда свекровь! Даже сейчас, через столько лет, мурашки по спине забегали.
«Это ты мою любовь материнскую скверной нарекла?» — спросила тогда Аграфена, не повышая голоса, но так, что лучше бы ударила. Что потом было, Анна вспоминать не любила, да и себя — молодую ретивую дуру — не оправдывала. Потом поняла, хоть и не сразу: обычаи провожальные, обереги в хлебах, да наузы, что сама теперь делала с тщанием и положенными наговорами сыну, крестнику (надеялась, что Роська не посмеет из ее рук не взять) и Алексею, да и многое другое христианской веры да церкви не касается! Это любовь и забота, и надежда их бабья. И ведь помогают эти обереги, охраняют мужей и сыновей! Да только ли обереги? Кто же в своем уме от поддержки откажется? И Настена сколько раз выручала, и даже Нинея. Хотя с ней, конечно, лучше дела не иметь… И Аристарх ей помог, когда, казалось, все потеряно, а отче-то только и смог, что сказать: молись, дочь моя, на все воля Божья. Вот она и молилась… а кому — это ее дело!
ГЛАВА 5
Июль 1125 года. База Младшей стражи
По старой традиции уходящих ратников накормить перед дорогой должны были жены либо матери, а если их не было, то сестры или снохи. По этой причине утром в трапезной отрокам и взрослым мужам прислуживали не холопки — готовили и подавали на столы свободные женщины и девицы во главе с Анной. Раз уж живут все в крепости единой семьей, то, как положено матерям и сестрам, и провожать всех решили как своих близких. Отроки, немного смущаясь, брали миски из рук у девок, с благодарственными словами солидно кивали им и принимались за еду.
И у девчонок от этого лица становились иными — повзрослевшими и просветленными, а глаза у всех, словно на иконах — то ли от бессонной ночи тени под ними легли, то ли оттого что прикоснулись они сегодня еще к одному женскому таинству. К великому таинству нелегкой бабьей доли — провожать и ждать.
