Проходя мимо кузни, где хозяйничал племянник, Анна в который раз увидела привязанного у двери понурого Уголька — черного с рыжими подпалинами Кузькиного щенка.
— Кузьма, ну сколько раз тебе повторять — нельзя его здесь держать на привязи! Ну ты сам посмотри, он же грохота пугается, да и жарко ему здесь, сторона-то солнечная, а ты ему даже миски с водой не поставил! Тебя так посадить на жаре да без воды! Твое счастье, что Прошка этого безобразия не видит…
— Да ставил я ему плошку с водой, — попытался оправдаться Кузька, когда уразумел наконец, чего хочет от него рассерженная тетка. — Ставил. Он все вылакал, да играть с ней затеял, под ноги подкатил, помощник мой из-за этого упал да чуть руку не сломал. Пришлось его тут привязывать — нечего псу в кузне делать, он, чуть что — от шума шарахается, в ноги бросается… Далеко ли до беды?
— А ты что хотел? Необученную животину да в кузню тащить? С ним же заниматься надо, учить его! Прошка говорил, ты занятия у него пропускаешь. Испортишь ведь пса!
— Тетка Анна, ну некогда мне с ним возиться! И так продыху нет, пожрать еле успеваем, а тут еще пса учить… Ну зачем он мне, скажи, а? Пользы от него в кузне никакой — стамеску или еще какой инструмент в зубы не дашь, молоток в лапу не сунешь, а время и внимание он отбирает. Забрала бы ты его у меня, Христа ради, а? — Кузька просительно смотрел на Анну, разве что сам хвостом не вилял.
— Как это — «забери»? Пес одного хозяина знать должен.
— Ну так и возьми его себе. У всех девок псы есть, ты вон боярыня, а у тебя нету. Непорядок это! — На лице у Кузьки, почуявшего возможность избавиться от нешуточной докуки, появилось совершенно прохиндейское выражение. Не раз видевшая точно такое же у его отца, Анна махнула рукой:
— Отвязывай! Отведу его к Прошке, а там посмотрим.
Обрадованный Кузьма торжественно вручил тетке поводок Уголька, бросился было искать злополучную плошку, но, остановленный Анной, моментально сменил тему.
— А я с утра в пошивочную заходил к вам… бабу, что обещался сделать, занес… Красивая!
— Я или баба деревянная? — усмехнулась Анна, приподняв брови.
— Нет, Арина эта… — простодушно ляпнул Кузька и тут же «поправился»: — Ну ты тоже, конечно, но она молодая… — Он смутился и покраснел. — Просто она такая… как девка совсем… и со мной приветливо говорила. А слушала как! Я ей наш утюг показал и наперсток. А бабу, что я принес, она рогожей накрыть велела… Сначала не поняла, а потом, гляжу, сообразила, что не для баловства это. Да, я еще придумал приспособу одну, покажу сейчас!..
Тут уже постороннему человеку впору было бегством спасаться, ибо любого мало-мальски внимательного слушателя Кузька был готов заговорить до полусмерти, взахлеб рассказывая про свои задумки, как уже осуществленные, так и пока еще смутно витающие в голове.
— Недосуг мне сейчас слушать тебя, Кузенька. В другой раз расскажешь. — И, повернувшись, боярыня пошла к псарне со щенком на поводке. Уголек, увидев сородичей, оживился и попытался присоединиться к ним, но Анна шикнула на него, кое-как заставив сесть у своих ног.
Зрелище перед ней разворачивалось презабавное. Отроковицы ходили по кругу друг за другом, волоча за собой щенков. Девки еще как-то выдерживали строй и пытались идти чинно, а вот их будущие охранники совершенно не были расположены поддерживать своих хозяек в этом начинании. Они явно считали все происходящее возмутительным недоразумением и в зависимости от настроения и темперамента выражали свой протест девкам, заставляющим их ходить по кругу мерным шагом: рвались с привязи или волочились следом, упираясь всеми лапами, и от всей собачьей души громко и возмущенно тявкали, жалуясь друг другу на такое несовершенство мира и своих юных хозяек. Прошка был очень серьезен и из-за этого выглядел потешно — при его-то простецкой курносой физиономии. Он склонен был обвинять в нарушении порядка не четвероногих воспитанников, а исключительно их хозяек, которые безуспешно пытались образумить своих питомцев.
— Ну сколько разов вам говорить-то можно! — страдальчески зудел на одной ноте отрок, наблюдая, как девки, пыхтя, стараются удержать рвущихся с поводков щенков. — Они ж у вас так и приучатся душиться, а толку-то не будет… Прасковья, не тяни! Не тяни, кому говорено? Тебя бы так-то… Они сами должны понять… Приотпусти и дерни… не сильно, но уверенно, чтоб понял… еще раз… Да что ж ты его так-то!
Проська натянула поводок покороче, потому как ей надоело постоянно одергивать щенка, и тот почти повис рядом с ней на ошейнике.
— Да у меня рука уже болит дергать, — надулась она. — Сколько можно-то?!
— Да сколько нужно, столько и можно. Тебя бы так грамоте учить — подвесить над столом… много бы научили… — ворчливо начал было Прошка, но его речь была прервана щенком Евы, которому тоже не нравилось, что его свободу пытаются ограничить. Он выразил свой протест тем, что плюхнулся на задницу и тащился за хозяйкой почти волоком. Наконец, мотнув башкой, он вывернулся из слишком свободного ошейника и, почувствовав долгожданную волю, рванул в сторону.
— Рыжик, рядом! Рядом, кому сказано! — заорала Ева и со всех ног бросилась догонять щенка, а тот, приняв это за новую игру, с радостным лаем помчался от хозяйки, время от времени задорно на нее оглядываясь и пребывая в совершенном восторге от такой забавы.
— Ну куды побегла-то? — завопил Прошка уже ей вслед, оставив в покое Проську. — Я ж говорил — не догонять, а убегать надобно! Он тогда скорее подойдет — тебя станет ловить… Играет же он, маленький еще… И не кричи… Ласково зови, ласково…
Ева вняла Прошкиным указаниям и развернулась прочь от Рыжика, да и строгости в голосе поубавила. Щенок счастливо тявкнул и в самом деле побежал уже за девкой, а не от нее.
Поймав подбежавшего к ней щенка, Ева схватила его за шкирку и шлепнула по заднице:
— Ах ты, негодник…
— Ты что творишь? — взвыл Прошка. — Говорил же я… Он же не пойдет к тебе в другой-то раз. Приласкать его надо, похвалить. Тогда он на твой зов с радостью бежать будет!
Он обернулся к остальным девкам:
— Ну-ка, постойте, послушайте, что я вам скажу… — Прошка дождался, пока его ученицы замрут на месте, выдержал еще паузу, для солидности — не иначе, и зажурчал на одной ноте, прохаживаясь вдоль строя. — Вот вы все время жалитесь: щенки глупые, щенки непослушные, щенки такие, щенки сякие… — При этих словах Прошка поочередно тыкал указательным пальцем то в одну, то в другую девицу, которые, видимо, чаще других выражали вслух свое недовольство поведением подопечных. — А знаете, что умные люди-то говорят? — Мальчишка обвел взглядом послушно смотрящих на него девок и наставительно изрек: — Умные люди говорят: «Каков хозяин, такова и скотина». И что же тогда получается? А получается, что вы про самих себя и говорите: глупые, непослушные, даже злые да упрямые. — Прошка поглядел на девок и сокрушенно покачал головой. — Вы сами рассудите, вот услышит кто-нибудь ваши причитания, возьмет да и подумает: глупы, мол, девки. А нешто вы глупы? Вы же не глупы совсем, а по сравнению со щенками так и вовсе мудры. Мудры, мудры, и не спорьте! Ну вот, сами посудите: речь человеческую понимаете и сами говорить способны, дрянь всякую прямо с земли не жрете и из луж воду не лакаете, посередь улицы не гадите и срам одеждой прикрываете… — Среди девиц послышалось фырканье и хихиканье. — Да и много еще всякого умеете, даже грамоту знаете! А кто-то посмотрит на ваших щенков, да из-за них подумает про вас: «Дуры». Ну а вы-то и не дуры вовсе…
