— Погоди-погоди… забыла? При чем тут матушка да бабы ратнинские? Ты же вот про эту молодуху знать хочешь? Тогда все прочее из головы выкини, лишнее оно. Да и про нее говори только то, что видишь.
— Значит, не очень долго замужем, — продолжила Анька.
— А дети у нее есть?
— Есть, наверное. Знаки, что у нее на рубахе вышиты, похожи на те, что у нас в Ратном молодые матери на своей одежде носят. Только знаки-то все равно не совсем такие, как у нас, Куньево-то вовсе в глуши стояло, в лесах.
— Вот видишь, в точности понять, кто перед тобой, можно, только если хорошо знаешь все знаки, что в разных местах на одежде встречаются. А то у стороннего человека иной раз и не разберешь ничего. И все-таки — что еще ты в ее одежде прочитать смогла? — продолжала урок Аринка.
— Ну-у… не все дети у нее выжили, — неуверенно предположила девчонка.
— А это ты как узнала?
— У нее в вышивке черный цвет есть. Был бы белый — значит, родители умерли…
«А я по нашим родителям траурные рубахи справить ни брату, ни сестренкам, ни себе еще не успела…»
— Все правильно говоришь, Аннушка. Видишь, как много ты про эту холопку рассказать смогла.
«Хорошо, не все ты видишь. Я-то много чего могла бы добавить про этих двоих, не просто так они переглянулись и словами перекинулись. Вон он как откровенно на нее смотрит, приосанился и про мастера забыл, да и она… И оба друг перед другом прямо кричат для понимающего человека о плотском желании. Ну и бог им в помощь, дело молодое. А девчонке про то пока знать и не надобно».
Анька оказалась неожиданно хорошей провожатой. Про крепость она, как выяснилось, знала многое: где пролезть между досками, чтобы оказаться в потаенном уголке да посидеть вдали от чужих взглядов на кем-то заботливо положенном бревнышке; где лучше не ходить, чтоб не свалиться в закиданную мусором яму, что устроили артельщики; откуда, оставаясь невидимой, можно при случае и подглядеть за тем, что делается на плацу или возле девичьей избы. А по дороге и про обитателей крепости рассказывала — про тех, кто к слову пришелся. Помянула, кстати, зазнобу Михайлы, которой сейчас в крепости не было, ту самую лекарку Юльку, о которой Аринке уже говорили братья, да и боярыня утром.
— Ведьма она, — убежденно сказала Анька, поежившись; видно было, что особой любви к лекарке она не питает. — И чего Минька в ней нашел? Ни кожи, ни рожи, а как засядут вдвоем где-нибудь — и воркуют, и воркуют, а Минька потом благостный такой… Опаивает она Миньку, вот те крест! Он за нее кого хочешь порвет… И возле лекарской избы сидит, ее дожидаясь, а она все не выходит. Ну дурак дураком.
— Но она и вправду лечить способна или только так называется, что лекарка?
— Умеет, — врать Анька не стала. — Лечит хорошо, и отроки ее слушаются. Ну так чего удивляться-то? У нее же в роду невесть сколько колен лекарок было! Но все равно, с нечистой силой она знается! Ты Бурея видала? Горбун, страшный такой, носа почти нету, волосом диким зарос.
— Довелось лицезреть. — Арина передернула плечами. — Да уж, не красавец.
— Его все боятся, а Юлька нет! Как к родному к нему. А он ее ягодкой величает, гостинцы носит, и вообще ласковый с ней!
«Бурей? Вот уж диво-то. Хотя лекарский дар — он такой: чтобы лечить, надобно человеку в душу залезть, в самые потаенные уголки. Значит, и у этого зверя есть что-то светлое, потребность любить кого-то и о ком-то заботиться…»
— А Прошу нашего ты уже тоже видела?
«Вот как? Не Прошка, не Прохор, а Проша?»
— Довелось утром, — улыбнулась и Аринка, вспомнив занятного мальчишку.
— Знаешь, Проша — он такой… он всех любит и всех понимает. Скотий язык разумеет… — Анька на секунду задумалась. — Он ведь заговорить может не хуже Юльки иной раз; его если не перебивать, то заслушаться напрочь можно. Проша так девок успокаивает, когда разозлятся или обидятся сильно. У нас одна никак со щенком поладить не могла — он ее кусал, она его била. Так Проша ее под руку взял, ходит с ней и говорит чего-то, ходит и говорит, ходит и говорит… а потом к клеткам собачьим увел. Мы подкрались, смотрим, а она на полу в клетке сидит, по кусочку еду из миски берет и щенку в пасть кладет, а сама почти Прошкиным голосом что-то приговаривает. А щенок еду у нее принимает и жмурится от удовольствия. Кто-то из девок шумнул, так и она, и щенок вздрогнули, будто проснулись. Смотрят друг на друга, и заметно, что ни ему кусаться, ни ей драться уже неохота.
— А в роду у Прохора ни ведуний, ни ворожей не было? — поинтересовалась на всякий случай Арина.
— Не-а! Матушка нарочно у Настены спрашивала — никого и ничего! Сам по себе дар откуда-то взялся! Минька его как-то углядел да в крепость и забрал…
«Ну, тут и правда самое место такому парню — и крепость необычная, и люди тоже. А глаз-то у Анютки цепкий, многое замечает, но вот осмысливать замеченное не умеет. Эх, как бы про Андрея у нее выспросить? Ведь родня же она ему, чего-нибудь про него слышала наверняка…»
— Я гляжу, у вас тут у всех дар… — улыбнулась она, — особенно у родни твоей… А Андрей… Кириллович… он же вам тоже родня?
— Кто? — захлопала было глазами Анька, но потом сообразила, как-то сразу поскучнела и отвела глаза. — А-а-а, Немой… Ну да… А правду говорят, что ты сама его попросила опеку над вами принять? — помявшись, спросила она. — И не испугалась?
— Попросила, — кивнула Аринка. — И пугаться его мне не с чего. Он же нас с сестренками спас.
— Да, конечно. — Девчонка явно не хотела продолжать, даже поежилась, но все-таки решилась. — Он странный. Нам какая-то родня дальняя, а дед к нему как к своему всегда. Когда у него мать умерла, он вообще с нами жить стал, да я плохо помню, что тогда было. А в Ратном все бабы его сторонятся — боятся. И в глаза ему смотреть нельзя — говорят, дурной у него глаз, особенно для баб и девок. Мы с Машкой его тоже боялись раньше, потом привыкли, конечно… Ты у матери спроси, она знает, наверное. И не боится его, хотя один раз он по дедову приказу ее в чулан запер. Но то дед велел — его не ослушаешься. А так, разве что она одна его не боится, и Настена еще с Юлькой, а прочие — шарахаются. Ну так зато Миньку он учил воинскому делу с детства и сейчас при нем безотлучно, и дед говорил, что вернее и нет никого.
Аринка, возможно, стала бы расспрашивать Аньку про Андрея и дальше, но та задумалась, и видно было — хочет о чем-то спросить, аж язык чешется, а не решается. Аринка замолчала, не стала отвлекать или спрашивать, поняла, что все равно сейчас спросит — не утерпит. Так оно и вышло.
— Арин… — наконец выдавила из себя девчонка. — А знаешь, Алексей-то вчера про тебя говорил… так… ну уважительно, как про воина… вернее — про подругу воина. И он то самое… ну чем ты татей выманивала, оружием женским назвал! А я вот все думаю, какое же оно оружие? Оружием пораниться можно. А ЭТИМ?
Аринка обернулась, приподняла брови, взглянула удивленно. Анька насупилась — не иначе, ожидала, что сейчас опять ее дурой обругают. Но вместо этого услышала:
