Не сиделось ей в горнице, вышла на улицу и повернула в ту сторону, откуда слышалась удивительная музыка и звонкие голоса.
Вечерние посиделки с песнями поразили Аринку несказанно, не просто поразили — околдовали! Она раньше не только не слыхивала ничего подобного, но даже и не подозревала, что такое вообще может быть! Ничего похожего на тот напевный речитатив, к которому она привыкла — размеренный, неторопливый, продолжительный, под который так хорошо долгими вечерами рукодельничать или заниматься какой-нибудь другой домашней работой.
Да и само пение было необыкновенным. Начать хотя бы с того, что руководил пением (именно водил руками) отрок Артемий. Его руки не просто двигались в лад с песней, а постоянно подавали какие-то знаки, заставляя поющих изменять тон голосов, приказывая умолкнуть какой-то части хора, а то и оставить только один голос. И певцы эти знаки понимали и беспрекословно им подчинялись, так же, как и музыканты, столь ловко подыгрывающие поющим, что порой и не различить было, где голоса, а где музыка. То укорачивая, то растягивая звуки, то возвышая, то понижая тон, хор выводил нечто такое… Аринка и слов не знала, чтобы даже не описать, а хотя бы правильно назвать получающееся… волшебство. Да, именно так — волшебство, иначе и не скажешь.
Можно было бы сравнить это чудо с церковным пением, но смысл выпеваемых слов был не возвышенным, обращенным к Небесам, а наоборот — земным, говорящим об обычной жизни обычных людей, но тоже диковинным. Вместо привычных, подробных, повторяющихся описаний и повествований слова этих чудесных песен были удивительно емкими, вмещающими в несколько фраз так много смысла, что размышлять над каждой песней можно было бы, наверное, целыми днями. Одна беда — коротки были те песни. Только заслушаешься, только переполнишься чувствами, которые несут музыка и слова, а уже и конец! Но и огорчаться долго не приходится — звучит новая песня, творится новое волшебство.
У отроков, правда, получалось похуже, чем у девиц. Ну да оно и понятно — возраст такой, голоса ломаются.
«А девицы-то в крепости — певуньи. Ой, да где они не певуньи? Только ТАКОГО пения не то что в Турове, но и в самом Киеве, наверное, никто не слыхивал! В Турове… Боярыня же говорила, что нечем девчонкам стольный город поразить. Так вот же чем — песнями! Народ толпами валить будет, чтобы хоть краем уха эдакое услышать! Про птицу Сирин только в сказках рассказывают, а тут живые красавицы поют! Вон как у них глаза-то блестят! Лица-то какие выразительные! Они же не просто так слова выговаривают — они эти песни ПРОЖИВАЮТ! Да наверняка найдется не один муж, который от такого пения голову потеряет. Значит, есть чем девчонкам зацепить Туров, интерес к себе привлечь. Конечно, на одном пении в палаты боярские да хоромы купеческие не въедешь, женихи-то не столько дев сладкоголосых ищут, сколько выгодный брак, и боярыня этого не понимать не может, да знает, на что рассчитывает. Ну тут уж не наша забота — мужи на то есть, чтобы такое решать, а вот стать первыми среди равных — среди таких же невест, но из других боярских родов, знатнее и богаче лисовиновского — это можно. Конечно, постараться придется потом, чтоб сохранить этот интерес, показать, что не только пением мы богаты, а это уже посложнее будет. Не только Анютку — всех девок еще учить и учить придется. Ой, „мы богаты“ — это я уже как о своем думаю. Да так оно и есть теперь, чего себя-то обманывать? Мое тут теперь все! И сама не заметила, как оно так получилось. Значит, и это дело тоже мое будет. Вот только как бы боярыня не сочла, что я ей в помощницы набиваюсь, потому что в ее силах сомневаюсь? Невместно мне пока вперед самой вылезать, сегодня утром уже вылезла — спасибо, сошло на первый раз. Поосторожней надо бы. И Андрея подвести не хочется… Ой, мамочки! Андрей!»
Занятая этими раздумьями, Аринка и не видела, как он подошел. Не было его на посиделках, вот только что в ту сторону глядела — один Алексей скучал у стены, а теперь рядом с ним Андрей стоит. И смотрит на нее, и словно спрашивает о чем-то. Нет, не спрашивает, просто смотрит, как тогда на крыльце. А девки тем временем выводили чудные и складные слова очередной песни:
Женская доля такая:
Воле судьбы не противиться,
Чьей-то любви уступая,
Гордо назваться счастливицей.
А ведь словно про нее поют! Не так ли и было у них с Фомой? Ведь и верно: его любви уступала и отвечала на его любовь. И в голову тогда не приходило, что иначе быть может. А вот Андрея… его не в ответ, не за что-то полюбила, просто потому, что есть он на свете. Пересеклись в единый миг нити их судеб, связались в узелки, словно плетение в руках мастерицы, и стали единым узором. И не распутаешь уже их, не расплетешь.
И жизнь считать волшебным сном,
Судьбу благодарить.
И день за днем, и день за днем
Слова любви твердить.
Судьбу? Судьбу благодарила — самой себе врать смысла нет, а волшебный сон… Только сейчас и поняла, что это такое!
Другому я бы солгала,
Тебе ж душой не покривлю:
Я лишь тебя всегда ждала
И лишь тебя люблю!
Аринка даже вздрогнула, так созвучно было то, что выводили сейчас сладкоголосые певуньи, ее думкам. И сама не поняла, в ответ на что — на эти слова или на Андреев взгляд — чуть ли не вслух произнесла:
«Тебе-то, мой милый, я уж точно душой не покривлю, и пустых слов твердить не придется… нет, не придется!»
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА 1
Июль 1125 года. База Младшей стражи
Вот так и началась для Аринки жизнь в крепости. Всего несколько дней прошло, но вместилось в них столько, что иной раз и за год не случается и не узнается. Самый первый, тот, когда нежданно-негаданно ей в обучение попала Анютка, Аринке и вовсе показался нескончаемым. Оно и неудивительно, на новом месте часто так бывает, но ведь и дальше дни короче не стали. Вечером перед сном даже поражалась иной раз — сколько, оказывается, всего может произойти за столь малое время — от рассвета до заката. Возможно, оттого так получалось, что все ей тут было внове: и суровые законы воинского поселения со строгим, общим для всех распорядком дня и столь непривычными и нигде ранее не виданными ею обычаями — построениями, занятиями, обучением девок, ежедневными рапортами отроков на плацу и утренней зарядкой, когда полуголые мальчишки в любую погоду выбегали на рассвете из казармы к берегу реки и там словно играли в какую-то забавную игру: наклонялись, приседали, размахивали руками и ногами.
Но не только это. Аринку не покидало ощущение, что и сама жизнь была здесь совсем новая не только для нее, а вообще — новая. И все вокруг словно впервые тут делалось — самое начало, как при сотворении мира. Иначе и не скажешь. Жаль только, поговорить про это было не с кем. Братья-то и не понимали даже, о чем она толкует, — какое сотворение? Пыталась она им про это сказать, мальчишки только недоуменно плечами пожимали: ну дело тут новое затеяно, но мало ли, кто чего замыслит? У кого получится, тот и на коне будет, потом другие переймут, и станет оно обычным и привычным; ну а кто не сумеет, так и пропадет. Но на то он и риск. Это как в купеческом деле — кто смел, тот и с прибылью, но уж если не повезет — все потеряет. Только рисковать тоже с умом надо, а то вон один купец в Турове года три назад затеялся в дальний северный край идти, основывать там поселение, чтобы самому пушного зверя бить, а не у перекупщиков новгородских покупать. Да еще про злато в речном песке ему какой-то заезжий краснобай сказок наговорил — посулил место показать. Погнался купец за невиданной прибылью, да так и сгинул без вести где-то вместе со всеми своими людьми. А Михайла что? Он все осмысленно делает, и советчики у него дельные. И полагается на себя прежде всего и на свой род, а не на пустые посулы и несбыточные мечты. Но при чем тут сотворение какое-то?
