— Сопли подбери, а то и без ужина оставлю! — безжалостно отрезала она. — Тебе воздержание полезно. А выть станешь — к деду отправлю, он тебя накормит… березовой кашей!
При упоминании ее деда Млава сразу испуганно притихла и потом только изредка всхлипывала. Так и пошла на утренние работы с несчастным лицом, хлюпая носом, но слезы при боярыне старательно сдерживала и оговариваться или даже смотреть исподлобья уже не решалась.
При слове «дед» Аринка подумала было, что речь шла про Корнея, но Анька, которая так и вертелась возле нее и при каждом удобном случае старалась затеять разговор, позже просветила:
— Эта коровища — Млава — не нашего рода. Остальные все свои, она здесь одна такая, двоюродная внучка Луки Говоруна. Он у деда правая рука и тоже боярин — дед его и пожаловал, — с гордостью сообщила Анька.
Аринке в очередной раз пришлось напомнить ей про вид и речь боярышни, да и потом постоянно одергивать, так как девчонка, явно недолюбливающая толстуху, все время сбивалась на скороговорку, хоть и рассказала все обстоятельно.
— Не знаю, как матушка Млаву согласилась взять сюда — ее же все в Ратном знают как облупленную! Отец у нее давно погиб, Лука о них заботится, а тетка Антонина сызмала с Млавы пылинки сдувала, с нами ее никуда не пускала — в лес там или на речку. Все говорила — болезненная она… Зато и имечко ей выбрала при крещении — Мастридия! — Анька закатила глаза. — Вот уж отчудила! Даже матушка ее здесь домашним именем зовет, хотя всех куньевских — только по крестильному величает. Но такое-то сразу и не выговоришь, а отроки сразу ее в Масрадию, а потом и Насрадию перекрестили, — девчонка хихикнула. — Да как привязалось-то, само на язык ложится… Вот и работать эту свою Насрадию тетка Антонина совсем не приучила. Ничего не умеет толком! С какого бока к скотине подойти — не знает, лошадей боится, от лягушек на реке шарахается… ворона и то ее в лоб клюнула! Зато и не объедешь ее… Тетка Антонина так и говорила все время — растет красавица, как лепёха сдобная! Их так и прозвали через то — Лепёхи. И эта корова себя тоже красавицей считает. Ты бы видела, как она перед отроками-то выступает! Должно, белой лебедью себе кажется, а сама, если на кого и похожа, так только на гусыню раскормленную — так же переваливается. Артемию глазки строит, не кому-нибудь. И про Алексея говорит — ах, какой… ну когда матушка не слышит, — презрительно скривилась Анька. — Губа-то не дура. Отроки все равно над ней потешаются, смеются ей вслед. Насрадией звать, конечно, остерегаются — православное имя коверкать грех, за это отец Михаил епитимиями со свету сживет — Роська-то ему все докладывает… Ну так теперь Буренкой зовут и Кауркой — за масть. Матушка услышала — запретила, но они все равно от нее тайком только так и говорят. А то, что эта Мастрадия-Насрадия блажная такая, всем в Ратном известно давно, и через то сговоренный жених от свадьбы отказался — что это за жена, если делать ничего не способна? Позорище-то какое было! Лука ей потом устроил за это, да так, что Млава на все село голосила, а потом два дня лежала поротая, и матери ее тоже досталось. В Ратном эту дурищу точно никто замуж не возьмет, вот теперь наша матушка с ней и мучается, с Кауркой этой. Как будто она кому-то в Турове нужна!
Но про Млаву к слову пришлось, а так все больше Анна-младшая рассказывала про свою сестру Марию. С одной стороны, вроде как жаловалась, что задается и вперед лезет, нравится ей быть на виду и в почете, даже и за счет сестры, иной раз прямо из кожи выпрыгнуть готова, чтоб похвалили ее; если Анютку ругают, та тут как тут — а вот я! И тоже взяла обычай свысока разговаривать и поучать, как будто старшая младшую, а ведь еще вопрос — кто старше-то, матушка сказывала, что Анютка первая на свет появилась.
И тут же, заметно было, словно с гордостью говорила — Машка у них умная больно, даже Минька иной раз удивляется и хвалит за разум, говорит — не всякий отрок так-то способен. А вот когда в крепость переехали и тут стали жить, выяснилось, что отроки на нее, Аньку, больше внимания обращают. Машку весьма уважают и слова плохого не говорят, но так, как на сестру, ни один не смотрит! Машка-то вид делает, что и наплевать ей, что глупости все это, вроде как она такая гордая, еще и сестру осуждает, губы поджимает, а сама — Анютка видела — злится и завидует.
Но и про прочих девок Анька рассказывала понемножку, если повод подворачивался. Аринка слушала внимательно — знать про своих воспитанниц (теперь она их уже считала своими) было необходимо, да и заниматься с девчонкой не переставала, понемногу, исподволь продолжала начатое. Напоминала ей про «образ боярышни» да учила внимательно смотреть на людей, видеть их, хоть и предупредила, чтобы такие знания та пока при себе держала. Собственно, сама она только с ней и занималась, в остальном все больше боярыне помогала, особенно на уроках грамоты и счета — уж очень тут дело туго шло, потому что грамотны все были по-разному. Одни едва-едва буквы в слова складывали, другие читали бойко, но писать не могли, третьих чуть ли не с самого начала учить приходилось. Только Анна-младшая и Мария превосходили в этом остальных девиц на голову — и читали, и писали, да и счет знали.
Во время занятий грамотой боярыня пристально следила за Аринкой: как она себя держит, как с девками разговаривает, да понимают ли они ее объяснения. А когда в первый раз увидела за столом рядом с Аксиньей и Стешку с Фенькой (та продолжала их опекать с первого дня), поинтересовалась у Аринки:
— Не заскучают твои сестренки здесь? Мы же долго сидеть тут будем. Может, займешь их пока каким рукоделием?
Повернувшись к девчонкам и подмигнув им, Аринка ответила:
— Да, правда твоя, заскучают… буквы-то в слоги они уже умеют складывать. Но им интересно мелом по аспидным доскам водить — раньше-то такого не видали. Вот я им и велела знакомые слова по памяти писать.
И порадовалась, когда увидела одобрение на лице Анны.
— Вот видите, — наставница не упустила случая ткнуть девок носом, — намного младше вас, а уже грамоте разумеют да учатся прилежно и не ноют — зачем, мол, она нам нужна?
Стешка с Фенькой порозовели от гордости, а парочка старших девиц вспыхнула — боярыня явно кого-то из них передразнивала.
— А станете и дальше лениться, я вас им в обучение и отдам — будете под присмотром младших науку перенимать, если сами не в силах справиться. Ну как, пойдете в наставницы? — Анна улыбнулась сестренкам. Стешка только кивнула, а младшая, Фенька, неожиданно пискнула:
— А можно и нам тогда туески? Ну для желудей…
— Ну если только для желудей, то можно, — засмеялась Анна Павловна. — Горох у нас и так найдется кому сыпать.
К вечеру про свою новую «должность» гордые сестренки успели рассказать всем, кого видели, дядьке Андрею и братьям — в первую очередь, конечно. Андрей, к немалой Аринкиной радости, с интересом выслушал их щебет, нерешительно и совсем неумело погладил Феньку по голове и замер, словно сам себе удивился. У Аринки в который раз сердце зашлось от сочувствия, хоть себя и не выдала.
«Господи, да кто же его так и за что?.. Нет, я не я буду, коли не выясню! И что бы там ни было, я это пересилю, а что пересиливать придется, вижу уже…»
