– А я его…
– Вот и объясни-ка: за что? Не за то ведь, что на ругань твою отшутился? А?
– Он как-то догадался, что Мотьку на капище Морены держали, и что мы с тобой его об этом забыть пытаемся заставить. Мы же добро творили, а он: «Увели, как телка с привязи», а потом еще хуже: «Мужчины Макоши не служат, себе в услужения забрать хотите»… Дурак! Что он понимает?
– Такой ли уж дурак, Гуня? Ты же видела: Мотя за избавление от кошмаров рабом нашим готов был стать.
– Но мы-то его рабом делать не собирались!
– Доченька, доченька… – Настена тихонько покачала головой. – Учиться тебе еще… Есть сила, которая заставляет раба на волю рваться – очень большая сила, казалось бы, нет ничего сильнее ее, да только в том-то и дело, что «казалось бы». Совсем вольным, свободным от всего на свете человек быть не может. Нормальный человек. А ненормальный… Если он свободен от общежитийных правил, то становится бродягой перекати-поле – ни с кем не уживается, нигде корней надолго не пускает, для всех неудобен, противен. Если он свободен от долга и обязанностей, то ему верить ни в чем нельзя – предаст, обманет, украдет, и совесть его мучить не будет. Если он свободен от преданности роду, обычаям, земле – он враг! Приведет на свою землю иноземцев, принесет чужие нравы и предательством это не сочтет. Ну а если он свободен от совести, любви, сострадания, то и не человек он, а зверь, убить такого – мир от скверны очистить.
Пойми, Гунюшка: нет и не может быть полной, ничем не ограниченной свободы, во всем есть мера и соразмерность. Это как с лекарствами – одно и то же средство может и вылечить и убить, вся разница в мере. Каждый из нас опутан узами обычаев, подчинения, любви, привязанности… много всякого. А мы еще и новые оковы на себя накрутить стремимся. Не понимаешь? А подумай-ка: какими цепями дитя к себе мать приковывает? Однако рожаем! А? Вот и Мотя… Не принял он уз, привязывающих его к жрицам Морены, как вырваться сумел, даже не представляю – от них так просто не уйдешь. Беда, наверно, какая-то приключилась – христиане капище погромили или еще что-то… Мы ведь с тобой так и не дознались, не может парень вспомнить, страх ему память запер. Но у Свояты ему лучше показалось, а раз так, то и привязался, потому и уходить не хотел – не верил в лучшую долю. Потом к нам привязался, еще крепче, чем к Свояте. Вот и все рабство. И никто Матвея из такого рабства освободить не может. Гнали бы, не ушел!
Так что, Гунюшка, умный Мишаня, а не догадался, что не от чего Матвея освобождать. А может, и догадался, но задумал его к себе сильнее привязать. Ну-ка, доченька, признавайся: почувствовала, что Михайла одни узы на другие поменять пытался, оттого и разозлилась?
– Ну…
– Даже и не думай врать мне! Почувствовала?
– Да он же не только от нас Мотьку увел! От светлых богов к Христу тоже! Мотька теперь таким же святошей, как Роська, станет!
– Не станет! – с уверенностью возразила Настена. – Матвей на капище Морены так смерть понял, как нам с тобой и не снилось, а воин, понявший врага, втрое сильнее. Добрым лекарем Матвей станет, сильным, страстным бойцом за жизнь, а коли одна страсть душу захватила, другой туда пути уже нет – не бывать Матвею святошей. Будет лекарем, только б не помешал никто… Придется мне с Михайлой насчет Матвея поговорить… хм! – Настена, улыбнувшись, покрутила головой. – Сопляк же еще, а ведь не говорить – думать вместе придется. Кто бы рассказал, не поверила бы…
– Мам, вот ты говоришь, что Матвей смерть понял, а христиане-то тоже все время о смерти говорят, о загробном мире… а Минька его прямо туда и толкает…
– Говорить-то говорят… – Настена на секунду задумалась. – Трудно чужую веру понять, доченька. Чужое знание усвоить можно, а чужую веру… для этого самому уверовать надо. Поэтому насмехаться над чужими обычаями или глумиться над чужими святынями… дураком надо быть или злодеем распоследним. Лекаркам же ни дурами, ни злодейками выглядеть нельзя. Понимать же, хоть и в каких-то пределах, нам доступных, мы обязаны, потому что и мысли и поступки людей, даже порой и течение болезни, зависят от их веры.
Понимание смерти Матвеем и понимание смерти христианами – разное понимание. Для христиан миг перехода за Грань – преддверие суда. Потом – либо кара, либо награда. Казалось бы, сходил в церковь, покаялся, отпустили тебе грехи, и беги поскорее ТУДА, пока опять нагрешить не успел! Но нет, самоубийство – тягчайший и непростительный грех! И убийство грех.
А у последователей Морены смерть – вершина служения, восторг! Восторг продлить хочется, неудержимо хочется, а как смерть продлить? Либо смертей много должно быть, либо отпускать жертву за Грань не сразу, а это… муки, пытки…
Нет, с тем пониманием смерти, что есть у Матвея, святошей не станешь. Хотя… есть, конечно, одно общее у всех вер – верующие-то все до одного люди. А смерть противна естеству человеческому, что бы ему его вера потом ни сулила. Потому-то и идут к нам – к лекаркам, потому-то мы и обязаны помочь каждому, независимо от его веры. Вот Мишаня тебе рассказал про клятву… как его, запамятовала…
– Гиппократа.
– Да. Правильный муж был! Самую суть лекарского дела понял!
Мать и дочь немного помолчали, а потом Настена вернулась к важнейшей для обеих теме:
– Ладно, с Матвеем понятно, а тебе, дочка, я вот что скажу… Ты еще не знаешь, что такое жить без любви. Когда никто о тебе не вспоминает, и никто тебя не ждет. Когда мужчины проходят мимо тебя, как мимо пустого места. Когда в доме не пахнет мужиком. Да-да – плохо пахнет! Но придет пора, и этот запах станет для тебя самым родным. И ты готова будешь дышать им и днем и ночью. И это тоже называется узами – узами любви, семейными узами.
Словами этого не расскажешь, Гунюшка, язык слов – мужской язык, а наш – язык чувств. Языком слов о чувствах не поведаешь, а если попытаешься – бледная тень получится. Нет, это можно только ощутить, пережить, пропустить через себя и… помнить всю оставшуюся жизнь. Тем более что не многим удается сохранить это – не растратить на суетное, не погубить в озлоблении, не утопить в обыденности – жизнь по-всякому оборачивается.
Не врут христиане: Бог есть любовь. Сильнее любви нет ничего, ее даже Морена одолеть не может. Если любовь есть, то все беды, несчастья, горести, болезни, увечья – все преодолимо. Хочешь – верь, не хочешь – не верь, но, даже если она безответная, тот, кто ее познал, ни на что не променяет и никогда не забудет. А уж если взаимная… Любовь – свет, любовь – радость, любовь – сила…
Настена осеклась, некоторое время помолчала, потом усмехнулась:
– Вишь ты как… Сама сказала, что словами не объяснить, и сама же объяснять взялась… Старею, видать.
– Ну что ты, мама…
– Ладно, ладно… Попробую тебе так объяснить, чтобы понятно было… на простых вещах, хотя… и они тоже не просты. – Настена, слегка склонив голову, задумалась, Юлька терпеливо ждала. – Вот подумай: есть человек, за чьей спиной можно укрыться чуть ли не от всех земных бед – от скудости, неприкаянности, от людской злобы… И никто не посмеет тебя обидеть, а если посмеет… Притчей во языцех стало то, как страшна мать, защищающая своих детей, но почему никто не вспоминает, как муж защищает свою женщину? Жизни не жалеет! И не в тягость ему это, а дело чести, потребность! Вспомни-ка, как в прошлом году Михайла тебе зеркало в подарок принес. Вспомнила? Ты тогда редкий случай увидела – в мальчишке мужчина проклюнулся, он понял, что ему есть кого защищать. Можешь еще вспомнить, как Фаддей Чума озверел, когда свою Варвару раненой увидал, хоть и была она сама виновата – вылезла любопытствовать, дура, а все равно попер Фаддей, хоть и не на тех, кто в Варвару стрелу пустил, но попер, не задумываясь. Да и ты уже этой сласти испробовала. Помнишь, хвасталась, как к тебе в Младшей страже уважение выказывают? Думаешь, только из-за тебя самой? Нет, еще и потому, что видят, как к тебе их старшина относится.
