– Снисходителен и в праве повелевать не сомневается, – задумчиво пробормотала Настена. – Что-то ты еще поминала… что-то меня зацепило… – Лекарка приподняла руку потеребить нижнюю губу, но не донесла пальцы до рта. – А! Ты его попрекала, что он и Христа и светлых богов в кучу свалил. Так?
– Так.
– А как это было?
– Я сама не видела, мне Роська рассказал. Минь… Михайла, когда с Моти заклятия снимал, заговор творил землей, водой, огнем, ветром и Животворящим Крестом. Разве так можно?
– Погоди, доченька, погоди. Четырьмя стихиями и крестом… Кого-нибудь из светлых богов поминал?
– Нет, Роська бы запомнил. Он же святоша, для него светлые боги…
– Да знаю я! Перуна точно не поминал?
– Да нет же! Роська бы обязательно… а что такое, мама?
– Угу, – невпопад отозвалась Настена и надолго замолчала.
Юлька затихла. Хоть и ей не терпелось выяснить, что же погрузило мать в столь глубокую задумчивость, юная лекарка знала, что отвлекать Настену от размышлений нельзя – во-первых, бесполезно, а во-вторых, можно было нарваться на подзатыльник – старшая ведунья на руку была скора. Наконец Настена пошевелилась, меняя позу, перевела дух, словно после тяжелой работы и пробормотала, скорее размышляя вслух, чем объясняя что-то Юльке:
– Вроде бы все сходится, только вот Перуна не помянул почему-то… Или потому, что обряда еще не прошел?
– Что сходится, мама? Какой обряд?
– Как тебе сказать… Помнишь, я тебе объясняла, что дети иногда рождаются похожими не на родителей, а на кого-то из дальних пращуров?
– Ага, как Борька Мешок – рыжий, конопатый, а в роду никого рыжих нет. Потом только вспомнили, что прапрадед таким же был.
– Верно, – подтвердила Настена. – Еще считается, что так же могут и черты характера передаваться: горячность, спокойствие, привычки какие-то… Так или не так, сказать трудно – это ж надо чем-то таким отличаться, чтобы и через несколько поколений помнили, но многие считают, что это возможно, во всяком случае, родовые черты характера действительно существуют. А еще слыхала я, что может в человеке память предка отдаленного проснуться. Сама-то я такого никогда не видала – редкость это великая, но рассказывала мне об этом женщина, которой верить можно. Вот и вспомнилась мне одна история, которая могла бы Михайловы странности объяснить.
Было это, как рассказывают, лет через двадцать – тридцать после того, как ратнинская сотня сюда пришла. Резались тогда наши с дреговичами люто: говорят, что за одного убитого ратнинца пятерых лесовиков под нож пускали, а бывало, что и целые селища истребляли. Был тогда в ратнинской сотне десятник из рода Лисовинов, имени его не знаю, а прозвище сохранилось – Крестильник, и прозвище это он не за набожность получил, а за лютость.
Случилось так, что поймали дреговичи ратнинского попа. Пытали страшно, все секрет вызнать хотели, как пришельцев извести или изгнать, но так ничего и не вызнали – принял поп венец мученический, помер под пытками. Сама понимаешь: разочлись за это с лесовиками ратнинцы сторицей: целым городищем в Погорынье меньше стало. Не щадили никого, а десятник Лисовин нашел в одном доме наперсный крест того попа и этим крестом, как кистенем, всех в том доме перебил, а потом вздел его на себя и сказал: «Пока нового священника у нас не будет, беру все ваши грехи, братия, на себя! Режь, не жалей!» Так он прозвище Крестильник и заработал.
Через какое-то время после той резни подстерегли дреговичи три десятка наших ратников, и один из тех десятков был десятком Крестильника. Как-то так вышло, что сошлись в поединке волхв Велесов и Крестильник, сеча прекратилась – все на них смотрят. Волхв посохом в землю ударил, заклятие сотворил и ждал, что Крестильник молитвой христианской ответит, а тот взял да и к Перуну воззвал! Велесов слуга от такого оторопел, а Крестильник цапнул его каким-то хитрым захватом и хребет сломал, голыми руками! Дреговичи от такого дела в смущение пришли, и ратнинцы их в бегство обратили, хотя и было их много меньше, чем лесовиков.
Что тут правда, что вымысел, судить не берусь, а только крест тот мне покойная Аграфена Ярославна – жена Корзня – показывала. Тяжелый, медный, весь битый, царапинами и зазубринами покрыт – хочешь не хочешь, а поверишь, что им как кистенем орудовали. А Крестильник, как говорят, под старость тихим стал, богомольным, с детишками возиться любил, но если что, то и сотнику поперек сказать не смущался.
А теперь сравни Крестильника с Михайлой – пра, не знаю только, внуком его или племянником правнучатым. Оба клички Бешеный заслуживают, оба к детишкам по-доброму относятся, оба светлых богов с Христом путают, оба, при случае, супротив старшего или супротив обычая пойти и на своем поставить не боятся. А Михайла еще и из детского тела стариком глядит, да в своем праве людьми командовать не сомневается. Так вот и подумаешь: а не проснулась ли в Михайле память Крестильника?
– Ой, мама… неужто?.. – Юлька прихлопнула рот ладошкой, словно боясь высказать то, что пришло ей на ум.
– Это я тебя спросить должна: неужто? – Настена снова взяла дочку за руку. – Ты при слиянии с Михайлой ничего такого не замечала?
– Чего такого?.. – Крепко сжавшиеся пальцы матери в очередной раз прервали недоуменный вопрос и заставили Юльку сосредоточиться. – Не знаю, я же и не думала, что так… я ж тебе уже рассказывала, что когда мы сливаемся, я и думать-то почти не могу – он думает. Он вообще сильнее меня, если чего-то утаить захочет, мне нипочем не узнать.
– Значит, и в мыслях сильнее… все одно к одному. – Настена покивала каким-то своим размышлениям. – Одно только не сходится: Перуна Михайла никогда не поминает. Ведь не поминает? А, дочка? Не слыхала никогда?
– Нет, ни разу.
– Может быть, потому, что Михайла пока еще обряда воинского посвящения не прошел?
– Какого обряда, мам?
– Перунова обряда. В чем там дело, не спрашивай, не знаю, и никто из женщин не знает. Мужчины тоже не все знают – стерегутся ратники. Твердо сказать могу только одно: наши мужи воинские – христиане-то христиане, но Перуна Громовержца чтят. И есть ведь у христиан свои небесные воины: Георгий Победоносец, архистратиг Михаил, но чем-то они наших вояк не устраивают, чем – не ведаю, да только все новики через тайный обряд посвящения в воины проходят. Лишь после этого их в десятки берут. Или не все… вот: даже этого наверняка сказать не могу.
Ты, дочка, только не болтай об этом. Не попусти Макошь Пресветлая, кто-то из ратников решит, что ты что-то лишнее проведала – удавят в тихом уголке, не задумаются. Строго у них с этим делом.
– Да что ты, мама! Когда это я болтушкой…
– А я говорю: не проболтайся! Одного подозрения им хватит! Хрустнет горлышко и… были уже случаи.
Юлька поежилась, поелозила глазами в темноте избы, придвинулась на лавке поближе к матери и тихонько пискнула:
– Страшно-то как, мамочка. Крестильник, Перун…
