Случилось же все так. Осенью, на ярмарке в Княжьем погосте, княжьи людишки, пришедшие в полюдье, попеняли Агею, что податей дреговичи привезли меньше обычного. Может, и врали – жадность княжьих людей уже стала притчей во языцех, но Агей пообещал порыскать по глухоманям в поисках неизвестных селищ лесовиков, после того как встанут реки и замерзнут болота. На снегу искать следы легче – летом-то лесовики за собой следов почти и не оставляют.
Сказано – сделано. Пока после большой облавной охоты по первой пороше ратнинцы разделывали туши, клали в ледники, солили и коптили мясо, выделывали шкуры да занимались другими заготовками, подкатили и крепкие морозы. Агей всего с десятком ратников отправился по лесам искать следы, а сотне наказал быть наготове – мало ли, большое селище найдется, одним десятком и не примучаешь. Хотя надежда отыскать крупное селение, доселе неизвестное, была невелика. Через несколько дней поисков наткнулись на след волокуши и нескольких пеших, пошли по нему. След раздвоился – волокуша и конские копыта в одну сторону, пешцы в другую. Агей своих людей тоже разделил: пятеро с десятником пошли по следу волокуши, а Агей, еще с пятерыми, – по следу пеших. Переночевали в лесу и еще до полудня вышли к хутору извергов. Изверги встретили ратников хоть и без радости, но вежливо: кланялись, пригласили в дом, выставили угощение. Дальше же – неизвестность. То ли опоили чем-то, то ли сонных зарезали, никто не знает и спросить не у кого. Единственное, что поняли по следам десятник и пятеро оставшихся воинов, – Агея и пятерых ратников, что были с ним, уже мертвыми (или без памяти) дотащили до проруби и спустили под лед.
Сами-то ратники, шедшие с десятником, никакого жилья не нашли, потому что след волокуши привел их к поляне со стогами сена. Двое молодых парней, грузивших сено на волокушу, увидев ратников, все бросили и скрылись в лесу, а следы их завели ратнинцев в такие буераки, что и пешему-то пролезть трудно, а уж конному и вовсе пути нет. Вернулись на старый след, к вечеру вышли к хутору. Изверги кланялись, приглашали в дом, сулили угощение, но никто из тех, кто ушел с Агеем, так и не появился, и это показалось десятнику очень подозрительным. На хутор не пошли, а пошарили вокруг и поняли, что тела сотника и ратников спустили в прорубь. Впятером лезть на хутор побереглись, а встали вокруг дозором, отправив гонца в Ратное.
Принесенная гонцом весть об убийстве сотника подняла в седло всех, способных носить оружие, и как-то само собой получилось, что во главе карательного похода встал Корней. Никто особенно и не удивился – на святое дело идет человек, за отца мстить! Только вот не догадывался никто, какой вид примет эта месть.
Шли быстро, чтобы не растягиваться – несколькими отрядами, и один из отрядов отловил по пути двух охотников-дреговичей. Корней приказал их не обижать, но вести с собой. Когда подошли к хутору, увидели на снегу два пробитых стрелами тела – хуторяне, предчувствуя беду, пытались ночью сбежать, но ратники в дозоре не спали. Взять полным составом сотни хутор, где вместе с бабами и детишками от силы набралось бы два десятка народу, никакой сложности не представляло, но Корней задумал нечто иное. Он приказал снять плетень с огорода и обнести им хутор. Плетня оказалось недостаточно, и тогда в снег воткнули колья и переплели их ветками.
После того как работа была завершена, Корней вышел к самому ограждению и заорал: «Эй, слушайте! Перун Громовержец всегда вашего Велеса побеждал, а Крест Животворящий над всем властвует! Посему судьба ваша предрешена, и изменить ее не может уже никто и ничто!» Похлопал рукой по плетню и снова заорал: «Знаете, что это такое?! Вы ведь, когда покойников своих хороните, корзинь для них плетете! Так вот это – корзинь для вашего хутора, для всех сразу!»
Откуда-то из-за дома вылетели две стрелы, Корней принял их на щит и приказал поджигать хутор сразу со всех сторон. Кое-кому из ратников потом долго вспоминались крики заживо сгорающих людей. Стрелять по выбегающим с хутора Корней запретил, луки в руках держали только четверо: он сам, его приятель с детства Аристарх, ратник Данила и ратник Лука Говорун. Били бегущих по ногам, а когда выбегать люди перестали и крики затихли, раненых подобрали и зашвырнули обратно в огонь.
Дождавшись, когда пламя начнет спадать, Корней подозвал к себе захваченных охотников и наказал им: «Ступайте и расскажите всем: если к нам с добром, то и мы никого не обидим, а если нет… коли понадобится, то я для всего Погорынья корзинь сплету! Так и рассказывайте!»
Кто первый придумал прозвище Корзень, неизвестно, но так вскорости стали звать Корнея и ратнинские перуничи, и погорынские дреговичи, а потом и все Погорынье.
Так стал Корней сотником ратнинской сотни и правил ею без малого десять лет. Правил не только умело, мудро, но и удачно – люди понимающие знают, что сочетание мудрости и удачливости редко сходится в одном человеке. Удачей было и то, что младенцы, рожденные холопками по решению Перунова братства, ко времени его сотничества стали уже зрелыми мужами и сами обзавелись многочисленным потомством – сотня обрела почти былую силу, и то, что тесть его Святополк Изяславич, став великим князем Киевским, оставил Туров и Пинск в области великого княжения, и на туровский стол не сел очередной временщик – посадник не князь, совсем уж не наглеет, да и помнит, что в Погорынье сидит не просто сотник, а княжий зять, и то, что на волынском столе на какое-то время утвердился друг молодости князь Ярослав, – настал покой на волынском рубеже, и то, что в Киеве, даже после смерти Корнеева тестя, не закрутились новые неурядицы, а сел на целых двенадцать лет мудрый и грозный муж – Владимир Мономах… Да мало ли событий, независимых от нашей воли, происходят вокруг, в благоприятном для нас смысле, порождая некое «поле удачливости»? Случается, впрочем, и наоборот, и могут не помочь ни мудрость, ни умения. Корнею в этом смысле повезло.
Мудрость же Корнея – его собственное достояние. Сумел он, к примеру, правильно расставить людей. Во главе первого десятка встал ратник Данила, сделавшись первым помощником сотника. Десятником девятого десятка и как бы старшим над двумя десятками лучших в сотне лучников стал Лука Говорун. Друга детства Репейку, вставшего во главе Перунова братства под именем Туробоя, путем сложных соглашений и договоренностей сделали ратнинским старостой. На Княжьем погосте, тоже немалыми усилиями, пристроил еще одного друга – боярина Федора.
Главное же, умудрился Корней свести на нет внутреннее противостояние между перуничами и твердыми христианами, требуя от всех без исключения ратнинцев надлежащего исполнения обязанностей православных христиан, а Перуново братство превратив в сообщество профессиональных воинов – да, со своими традициями, обычаями и ритуалами, но творимыми не напоказ и православному вероисповеданию вреда не наносящих, по крайней мере, явно. Сумел новый сотник оборотить дело так, что в среде ратников возникло и укрепилось убеждение: искусным воином помимо Перунова братства стать невозможно. А поскольку о серебряном кольце мечтал всякий новик, то молодежь в братство уже можно было не зазывать, а отбирать – запретный плод сладок, а творимое втайне для молодежи привлекательно вдвойне. В результате пошли в Перуново братство и дети твердых христиан (втайне от родителей или при их молчаливом попустительстве), а неугодные Корнею, даже из родов перуничей, туда не допускались (например, недоброй памяти десятник Пимен).
