Все притихли, имена незнакомые, но в помещении словно бы прошелестели огромные крылья темного ангела, освящая нашу деятельность. Зяма посмотрел на часы, скривился, все равно уже поспать не удастся, скоро рассвет, попросил почтительно:
– Расскажи нам про… корни. Не знаю, как кому, а мне надежнее, когда не мы первые. Мне нравится, что мы, оказывается, опираемся на прочную и долгую традицию.
– Еще бы, – сказал Данил саркастически, – на хрен твой прадедушка яблоки рвал, когда ему сам Бог велел не трогать? Вот и пошла традиция рвать чужие яблоки и ломать павильоны на остановках общественного транспорта!..
Грекор сказал задумчиво:
– Думаю, Зямин дед не только яблоки рвал… И ветки поломал, и насрал везде так, что Бог вляпался, потому разозлился и выгнал из сада вообще… Я слышал, Бог долго терпит…
– …но больно бьет, – сказал Зяма. – Валентин?
– Дело в том, – сказал Валентин, – что…
Я видел, что Данил почти сразу перестал понимать долгие объяснения будущего доктора наук, по роже видно, но молчит и сосредоточенно дует пиво, Грекор и Зяма напряглись, словно вратари перед штрафными ударами. Только я и Люська ловим каждое слово, хотя ей нужна всего лишь уверенность, что она не совсем с фриками, а я все прикидываю, как усилить свою группу этим чудаковатым аспирантом с высокими запросами.
Бегущих от власти, сообщил он, укрывали всегда, везде и в любом обществе. Вне зависимости, кто они и что натворили. Это как инстинкт: власть преследует, значит – надо помочь, спрятать, дать на дорогу хлеба. Вспомните, говорил он тихим интеллигентным голосом, даже фильмы на старую тематику: вон бежит древнеегиптянин, за ним стражники. Беглец мчится по базару, все бросают стражникам под ноги яблоки, бананы, нарочито опрокидывают перед ними корзины, разворачивают телеги, загораживая дорогу… То же самое, когда смотрим фильмы о Древнем Риме, Греции, Европе, России, и вообще везде стражники по определению – злобные и тупые идиоты с перекошенными мордами, а беглец всегда умный и ловкий, ах какой красивый и полон обаяния…
Это не выверты режиссеров, они следуют народной традиции, что закрепилась во всем народном творчестве, начиная от первых сохранившихся древнеегипетских песен и заканчивая нашими днями. Иначе не были бы так популярны имена Робин Гуда, Стеньки Разина и Пугачева. Пугачев, к примеру, куда популярнее Суворова даже в историографии. В блестящей карьере Суворова было только одно пятно, по мнению наших историков: его послали усмирять бунт Пугачева, но, тут же торопливо добавляют историки, Суворов не подавлял Пугачева, того подавили раньше, а он только, как они пишут стыдливо, «удовольствовался некоторыми административными мерами», то есть, говоря проще, уставил виселицами весь свой путь, а где виселиц не хватало, бунтовщиков развешивал на деревьях.
Трех мушкетеров тоже нужно записать в наши ряды, как славных прародителей. Всю их деятельность следует воспринимать как тот же стихийный бунт против культуры и прогресса. Кардинал Ришелье учредил Академию наук, строил везде школы и университеты, насаждал грамотность, поддерживал науки и искусство, уничтожил остатки феодализма, запретил дуэли, но безбашенные Атос, Портос, Арамис и примкнувший к ним Д’Артаньян противились этому всему со всей силой молодой страсти, и вот так много сделавший для Франции и всей Европы кардинал весь в коричневом, а трое балбесов – в белом!
Зяма слушал со все разгорающимися глазами, сказал быстро:
– Прости, что перебиваю, но Маяковский с его четырьмя «Долой!» – тоже наш, так?
– Так, – сказал одобрительно Валентин. – Его «Долой вашу культуру!», «Долой ваше искусство»… и еще какие-то два «долой» – те же камни ваши в стекла режима. Но когда закончился период ломки и начался период стройки, Маяковский покончил с собой. Таков же и Че Гевара: ломать – не строить, он был мастером ломать, жечь, крушить, как здания, так и политические системы, но когда сокрушил и саму президентскую власть на Кубе, то признал себя неспособным что-то строить на ее месте, ушел дальше ломать, вот только на материке его самого обломали… Албанский язык падонкофф – тоже протест против «правильности», против отвратительной грамотности, что не больше как закостеневшие формы, которые нужно ломать, ломать, ломать! Где нет ломки, там не прорастет новое.
Грекор очнулся, услышав знакомые слова, послал всем по столу баночки с пивом. Рожа уже раскраснелась, налилась, он проревел довольно:
– Ломать, ломать, ломать!..
– Где нет ломки, – повторил культурный Зяма, – там не прорастет новое, точно сказано!
Валентин спросил вдруг:
– Кстати, как вы сами именуете себя?
Воцарилось молчание, мы себя никак не именуем, кроме как борцами за свободу и самовыражение, мы ломальщики системы, а я ответил за всех:
– Наша цель – как следует подосрать ненавистной системе угнетения! Мы, по сути, благородные сруны, это наш способ выразить протест бесчеловечному строю!
Валентин спросил несколько ошарашенно:
– Сруны?
– Да, – ответил я. – Разве это не здорово – подосрать противнику? Разве ваш Достоевский, что швырял из грязного подвала камни в чистый хрустальный дворец Чернышевского, не срун?..
Он проговорил замедленно:
– Вообще-то… если в этом смысле… то да… Хотя, если вспомнить Гаргантюа и Пантагрюэля… то они сруны в самом буквальном смысле, что засрали свой город так, что их говно переполняло улицы и вваливалось в дома через окна. И тем стали знаменитыми на весь мир и вошли в классику!
Данил спросил ошалело:
– Гаргантюа… Это кто?
Зяма сказал брезгливо:
– Погугли, придурок! Комп включить или сам как-то сумеешь?
А Валентин сказал вежливо:
– Данил… вас Данилом зовут? Красивое имя. Данил, самая знаменитая книга, дошедшая до нас из Средневековья и все еще издающаяся огромными тиражами, – это «Гаргантюа и Пантагрюэль». Гаргантюа и Пантагрюэль – это два великана, оба только и делают, что срут и ссут. Правда-правда! Целые три главы о том, как и чем Гаргантюа в детстве подтирал жопу, почитайте на досуге! Получите агромадное удовольствие. Эта книга стала суперклассикой, мировым шедевром первой величины!
Данил поднялся и пересел к столу, там Зяма развернул к нему монитор, а Данил сказал через плечо:
– Провер-р-рю!
– Класс! – восхитился Грекор. – Надо почитать. Картинки там есть?
– Есть, – заверил Валентин, только средневековые… Без спецэффектов. Не цепляют.
– Тогда кинуху надо снять, – сказал Грекор мечтательно. – В три дэ! Чтоб струя прямо в зал! Крупным планом. Чтоб как из шланга… га-га-га…
Валентин кивнул и обернулся к нам.
– И все потому, – сказал он, – что нормальному человеку, как вот я, а они всегда отыскиваются во все эпохи, осто… гм… осточертела пропаганда правильного образа жизни, проповедуемая церковью. И вот Рабле, который срал в подъездах, расписывал говном стены и разбивал зеркала в лифтах, написал этот роман, где все срут и ссут так, что говном, как я уже сказал, заваливают дома, а их ссанье вызывает наводнения, в которых тонут люди, сперва нахлебавшись дерьма так, что раздувало животы.
